Том 6 - Леся Українка
Старый Хильзе. И все это паши ткачи падела-ли? (Медленно и недовврчиво качает еоловой.)
У двери показываютея любопытствующие жильцы.
Хорниг. А кто же, кроме них? Я ведь их всех по именам знаю. Я сам водил следователя по дому. Со мно-гими сам говорил. И все были такие же обходителыіые, как всегда. Они своє дело подстроили исподтпшка и сделали-то его основательно... Следователь со мпогими говорил. И все были смирные, покорпые, как всегда; а удержать их — ничем не удержить. Самую луч-шую мебель и ту разрубили, словно они за депьги ра-ботали.
Старый Хильзе. Ты водил следователя по дому?
Хорниг. А мне-то чего бояться? Ведь меня все знают. И я ни с кем пе ссорился — со всеми хорош. Пусть я не буду Хорпиг, коли с ним по дому пе ходил. Уж я говорю истинную правду. Мепя даже какая-то жалость взяла; я видел, что и следователю пе по себе. А почему? Хоть бы кто пикнул об атом, все молчали. А по правдо сказать, у меня на душе и хорошо даже стало: нодь что ни говори, а наши молодцы хорошо-таки отнлатили за все прошлое.
Луиза (дрожа от впезапио прорвавиїегося волнения, вытирает себе глаза передником). Да, все ото так и долж-но было быть, должно было случиться!
Старый Хильзе (все еще не веря). И как же все это у них вышло?
Хорниг. А кто же их там зпает? Один так говорит, другой этак.
Старый Хильзе. Ну, что же опи говорят?
Хорниг. Да господь их знает. Говорят, будто Дрейсигер сказал: «Пусть ткачи жрут траву, если они голод-ны». А больше я ничего не знаю.
Движение среди жильцов дом$: они це]р|£крщ^ют друг другу только что услышанноѳ с жестами нѳгоДованйя.
Старый Хильзе. Ну, послушай, Хорниг! Положим, ты бы мне сказалі «Дядя Хильзе, завтра ты должен помереть». Я бы тебе на это ответил: «Отчего бы и нет? Ничего в этом нет удивительного». Или, примерно, ты бы мне сказал: «Дядя Хильзе, завтра к тебе приедет в гости сам прусский король»,— я и этому бы поверил. Но чтобы ткачи — такие же ткачи, как и мой сын и я,— и вдруг затеяли такое дело! Никогда-никогда в жизни ни за что я этому не поверю.
Мильхеп (хорошеиьпая семилетняя девочка с длин-ными белокурыми распущенньїми волосами вбегает с корзиночкой в руках. Показывая матери серебряную ложку). Мама, мама, смотри, что у меня єсть! Ты мне купи на это платьице!
Луиза. Откуда ты прибежала, девочка? (С возрас-тающим напряженньїм волнением.) Что же это ты опять притащила, скажи пожалуйста? Ведь ты совсем запы-халась. И пряжа у тебя так и осталась в корзинке. Что же это все значит, детка?
Старый Хильзе. Ты откуда взяла ложку?
Луиза. Нашла, надо полагать.
Хорниг. А ложка-то, наверное, стоит два-три талера.
Старый Хильзе (вне себя). Бон, девчонка, вон! Сейчас же убирайся. Слушаться у меня, не то я тебе всыплю! А ложку снеси туда, откуда ты ее взяла. Пошла вон! Или ты хочешь всех нас ославить ворами? Погоди, я тебя отучу таскать! (Ищет, чем бы ее ударить.)
Мильхен (цепляется за юбку матери, плачет). Де-душка, пе бей меня — ведь мы ее нашли... У всех ребят... єсть... такие же ложечки!
Луиза (в страхе и волнении). Ну, вот видишь ли? Она эту ложку нашла. Где же ты ее нашла?
Мильхен. В Петерсвальде... перед домом Дрейсигера...
Старый Хильзе. Ну, вот вам и удовольствие. Ну, теперь живее, не то я тебя...
Старуха Хильзе. Что здесь такое творится?
X о р п и г. Слушай, что я тебе скажу, дядя Хильзе: вели Готлибу надеть сюртук, взять ложку и поскорее от-иести ее в полицию.
Старый Хильзе. Готлиб, надевай сюртукі
Готлиб (одеваясъ, говорит поспешно). Я пойду в канцелярию и скажу: так и так, мол, тут пе что-пибудь такое, ребенок ничего не смыслит. Вот вам эта ложка. Да перестань же ты реветь, Мильхен!
Луиза уносит плачущую девочку в заднюю комнату, запнрает дверь, а сама возвращастся назад.
Хорниг. А ведь ложка-то стоит по крайпей мере три талера.
Готлиб. Дай-ка платочек, Луиза. Я хочу завернуть ее, чтобы она не попортилась. Ай да штучка, дорогая штучка! (Он завертьівает ложку со слезами на глазах.)
Луиза. Если бы у нас была такая же ложка, мы бы могли прокормиться на нее несколько педсль.
Старый Хильзе. Ну, живей-живей, пошсвсливай-ся! Беги скорей, со всех ног. Вот еще что придумали! Отого еще недоставало! Скорее с глаз долой эту проклятую ложку!
Готлиб уходит с ложкой.
Хорниг. Пора и мне в путь собираться. (Он направ-ляется к виходу, разговаривает еще несколько минут со стоящими в сенях, затем совсем уходит.)
Фельдшер Шмидт (кругленький, оюивой челове-чек с хитрим, красним от вина лицом входит в сени). Здорово, братцы! Вот так дела, печего сказать! Я вам задам. (Грозит пальцем.) Да вы себе на уме! (Стоит в дверях.) Здорово, дядя Хильзе! (Обращаясь к одной женщи-не в сенях.) Ну, бабушка, как твои дела? Что твоя боль? Ведь лучше, а? Ну, вот видишь ли! Дядя Хильзе, я зашел посмотреть, как вы все поживаете! Ах ты черт, что же ато с твоей старухой приключилось?
Луиза. У нее световые жилы совсем высохли, господин доктор, она ничего больше не видит.
Шмидт. Это от пыли да от работы при свете. Ну, скажите вы мне теперь, что вы обо всем этом думаєте? Все Петерсвальде на ноги подпялось. Сегодпя утром са-жусь я в свой шарабан, приезжаю и узнаю, что здесь вон какие чудеса творятся. Растолкуй ты мне, пожалуйста, дядя Хильзе, что это, черт возьми, случилось С ЭТИМИ людьми? Свирепствуют, словно стая волков. Ведь они затеяли настоящее восстапие, революцию: грабят, разпосят, гро-мят! МильхенІ Где же Мильхен?
Луиза вводит Мильхен, еще заплаканную,
А ну-ка, Мильхен, пошарь-ка в моих карманах!
Мильхен засовывает руки в его кармапы.
Ведь эти пряники я принес тебеї Стой, стой, нельзя же все сразу, проказница ты этакая! Сначала спой-ка мне песенку «Лисичка ты, лисичка...» Ну, что ж ты?.. «Лисич^ ка ты, лисичка...» А знаешь ли ты, что ты наделала? По-мнишь, как ты обругала воробьев, тех самых, что живут па заборе пасторского
