Том 6 - Леся Українка

тюк с пряжей.

Бабушка Баумерт. Ах, господи Иисусе, да где же это ты запропал, старик?

Старий Баумерт. Ну, не ворчи, не ворчи. Дай мне хоть немножко очухаться. Посмотри-ка лучше, кого я привел.

Мориц Иегер (входит, наеибаясь в дверях. Это отставной солдат среднего роста, статний, краснощекий, в гусарской фуражке набекрень. На нем новое платье, крепкие сапоги и чистая, некрахмальная рубашка. Войдя в комшту, Иегер випрямляется по-воєнному и отдает честь. Говорит развязним тоном). Здравья желаем, те-тушка Баумерт!

Бабушка Баумерт. Эвона что, да еще какойї Домой, значит, вернулся. А нас ты ещѳ не забыл? Ну, са-дись-садисьі Йди сюда, садись.

Эмма (вытирает подолом табуретку и подставляет ее Иегеру). Добрый вечер, Мориц. Ну, что? Захотелось по-смотреть, как бедным людям живется?

Иегер. Скажи-ка мне, Эмма... я ведь не верцл. Го-ворят, у тебя мальчик,— скоро в солдати отдавать бу-дешь. Где это ты его подцепила?

Берта (берет из рук отца принесенный им скудньгй запас провизии, кладет мясо на сковородку и ставит в печъ). Ткача-то Фингера ты помнишь?

Бабушка Баумерт. Того самого, который у нас в нахлебниках жил. Он-то ведь на ней жениться хотел, да уж очень хворал грудью. Как я тогда уговаривала девоч-ку! Но разве она меня послушала? Он-то теперь давним-давно умер, а ребенок у нее на шее сидит. Скажи-ка луч-те, Мориц, как тебе-то жилось это время.

Старый Баумерт. О нем и толковать нечего, старуха. Ему счастье везет. Теперь он на нас и смотреть не хочет. Одежда у него барская, часы золотыѳ, да еще 10 талеров чистими деньгами.

И е г е р (сидит с важньгм видом и добродушно ули-бается). Да что уж тут говорить, пожаловаться мне пе на что. В солдатах жилось не худо.

Старый Баумерт. Он был в денщиках у рот-мистра. Послушай-ка, и разговор-то у него совсем как у господ!

И е г е р. Я так привык говорить по-господски, что те-перь иначе и говорить не могу.

Бабушка Баумерт. Скажите на мил ость! Такой был негодный мальчишка, а теперь вот какие деньги у него в руках. Ведь ты и работником-то никогда не был, ведь тебя ни к чему путному и пристроить не могли. Ты даже клубка не мог размотать за один присест. Бывало, посидишь-посидишь, а там и вскочишь. Только тебя и ви-дели. Вот расставлять мышеловки да воробьев ловить — на это ты был мастер. Что, правду я говорю?

И е г е р. Правду, тетушка Баумерт. Но я не одних воробьев ловил, я и ласточек любил ловить.

Э м м а. Да, бывало, мы тебя все уговаривали: смотри, Мориц, ведь ласточки ядовиты!

И е г е р. Вы говорили, а я вас не слушал. А вам-го как жилось, тетушка Баумерт?

Бабушка Баумерт. Ах, господи, так плохо, так плохо живется за последние 4 года, один бог знаеті По-смотри-ка на мои пальцы. Уж я не знаю, как эта болезнь и называется. Совсем она меня свернула. Ни ногой, ни ру-кой двинуть не могу. И сказать не могу, какие страдания приходится терпеть.

Старый Баумерт. Да, плоха стала старуха. Уж, наверное, ей долго не протянуть.

Берта. Утром мы ее одеваем, вечером раздеваем, кормим ее, как малого ребенка.

Бабушка Баумерт (говорит все время оюалоб-ным, плаксивим голосом). Всякую мелочь для меня дру-гие должны делать: в тягость и себе, и другим. Уж я мо-лила-молила господа бога: возьми ты меня к себе. Ох, тосподи Иисусе, больно уж тяжело мне! И сама не знаю, как тяжело. Чего доброго, люди думают, что я... а я к ра-боте еще малым ребенком была приучена и всегда делала своє дело, а тут — вона что... (Она питается подняться.) Не могу подняться, да и только! Муж-то у меня хороший, да и дети хорошие. А я так бы и не глядела па них... На что девчонки-то похожи. В них скоро ни кровинки не останется. Бледны опи, что твоє полотно. И работа-то какая! Все у станка да у станка — что дома оставайся, что в люди на место иди. Разве девушки-то живут? Что это за житье для них? Круглый год от станка не отходят, а даже на платьишко себе заработать не могут, наготу свою прикрыть нечем. Ни в люди показаться, ни в цер-ковь сходить богу помолиться, ни какого ни на єсть го-стинца купить. Ходят в отрепьях — и смотреть-то на них совестно. И это в пятнадцать и двадцать леті

Берта (у печки). Печка опять немного дымит.

Старый Баумерт. Еще как дымит-то, некуда де-ваться от дыма. Печь-то, небось, скоро совсем развалит-ся. А мы вот смотри, как она развалится, да сажу глотай. Все кашляєм друг с дружкой наперегонки. Кашель иной раз просто душит, так душит, что кажется, все нутро на-изнанку выворачивается,— да никто па это и внимания не обращает. Кому какое до нас дело?

И е г е р. За этим должен смотреть Анзорге. Дом-то ведь его, значит, он и исправляй.

Берта. Держи карман, станет он нас слушать. Он и без того все на нас ворчит.

Бабушка Баумерт. Мы, мол, у него больно много места занимаем.

Старый Баумерт. Мы только никни — он нас в шею. Ведь он не получал с нас за квартиру почти це-лых полгода.

Бабушка Баумерт. Он человек не' бедный, мог бы быть пообходительнее.

Старий Баумерт. Ну, старуха, у него тоже ни-чего нет. И ему не сладко приходится. Он только не лю-бит говорить людям о своей нужде.

Бабушка Баумерт. Все-таки у него дом-то соб-ственный.

Старый Баумерт. Что ты там мелешь, старуха? Вот выдумала! В этом доме последний кирпич, и тот не его.

Иегер (вьінимает из одного кармана короткую трубку с красивими кистями, из другого — кварту водки). Дальше так жить вам невозможно. Просто глазам своим не верю, глядя на ваше житье. Ведь в городах собаки живут лучше вашего.

Старый Баумерт fволнуясь). Ведь правда, правда? Ты вот своими глазами видишь! Заикнись-ка наш брат

о том же самом — небось, сейчас же ему говорят, что ато только «плохие времена» и больше ничего.

Анзорге (входит. В одной руке у него глиняная миска с супом, в другой — наполовину оконченная плетеная корзинка). Здорово, Мориц. Ты опять здесь?

Иегер. Здорово, дядя Анзорге!

Анзорге (ставит свою миску в печь). Вона ты накой! Словно настоящий граф.

Старый Баумерт. А ну-ка покажи