Том 8 - Леся Українка
G первого взгляда кажется странным, что начало польского народничества так тесно связано с влиянием украинской школы на романистов и драматургов пере-ходного между романтизмом и реализмом периода. Вы-ходит, как будто польские писатели раньше заметили существование украинского «хлопа», чем своего, польского. Да это, действительно, так и было, потому что украинский «хлоп» настойчиво напоминал о своем суще-ствовании в течение многих веков, украинский вопрос стоял грозпьім призраком перед польскими деятелями всех направлений, даже трудно было заговорить об украинской этнографии или истории, чтобы не наткнуться на подводные камни. Поэтому, наконец, и писатели, вовсе не принадлежащие к украинской школе, как, например, Захарьясевич *, и совсем не украинофильские органы, как, например, «Kurjer Lwowski» *, нашли не* обходимым заговорить об урегулировании украинско-польского вопроса, поставляя на вид, что «хорошо на-правлепные русины» (выражение «Kurjer’a Lwowsk’oro») могли бы послужить своими силами, «теперь расточае-мыми напрасно», делу прогресса на «общей родине ру-синов и поляков». Практические пробы этого общего служения делу прогресса, впрочем, до сих пор не отли-чались особенным успехом, разбиваясь, главным образом, о несогласия в понимании терминов «общее дело» и «хорошо направленные силы»; достаточно было малейшей невыдержки, ошибки такта с той или другой стороны, чтобы с болыпой торжественностыо заключенный мир переходил в ожесточенную войну.
Прозаики, находившиеся под влиянием поэзии «укра-инской школы», скоро освободились от этого влияния,— слишком уж трудна была задача согласить патриотизм двух национальностей, примирить разные исторические традиции, отделить классовые стремления от националь-ных. Особенно это трудно было для писателя слишком серьезного, чтобы обходить все это при помощи утопии или идилии, но недостаточно отважного, чтобы «смот-реть волку прямо в глаза». Кстати, польский «хлоп», мазур, наконец, напомнил о своем существовании, по крайней мере в Австрии в 1848 г.; потом события 1861 г., освобождение крестьян, германизация Познани, значи-тельно обусловленная слишком низким культурным уров-нем польского крестьянина в сравнении с немецким,— все ато заставило польских писателей-народников за-няться исключительно изучением и изображением своего родного «народа» (раныпе это если и бывало, то только спорадически, как бы случайно). К тому же русский реа-лизм вначале, а потом французский натурализм помогли польским писателям привыкнуть различать людей не только в исторических, театрально-этнографических и салонных костюмах. Впрочем, и в польской литературе был великий образец для молодых реалистов, а именно «Пан Тадеуш» Мицкевича; оставалось только реалисти-ческий способ описання, примененный гениальным поз-том к мелкодворянской среде, употребить при изображе-нии крестьянской среды.
ІНародническое направление имело огромное значение для польской литературы: оно сразу открыло новые го-ризонты, обновило и форму, и содержание польского романа и повести, вызвало к жизни новеллу., Оно, наконец, дало определенные контуры идее «органического труда». «Органический труд», основанный на принципе служения народу, уплаты вековых долгов всеми забы-тому польскому крестьянину, удовлетворял одинаково «реалистов» и «идеалистов» и выделял «карьеристов» и «отсталых» (zacofancy) в особый лагерь, который мог бы себе выбирать какое угодно имя.
Г Время расцвета народничества совпадает с началом деятельности таких талантов, как Болеслав Прус *, Эли-за Ожешко *, Генрих Сенкевич *, Клеменс Юноша *; все они достаточно известны русской читающей публике, и потому вдаваться в подробную характеристику их произ-вѳдений было бы излишне. Кто внимательно следил за литературным развитием этих писателей, тот мог заме-тить, как народническая тенденция мало-помалу ослабе-вала у них.
Э. Ожешко, никогда, впрочем, не бывшая ярой на-родницей, в продолжение своей долгой и плодовитой ли-тературной деятельности постоянно меняла поле своих наблюдений (в этом, между прочим, ее большая заслуга и интерес), смотря по тому, какая среда привлекала в данный момент ее внимание или какие идеи носились в воздухе. ((Таким образом, в ее произведениях отрази-лись: женский вопрос, еврейский вопрос, идея «органи-чеекого труда» (это главным образом), идея культурного поднятия крестьянства и уплаты дворянских долгов, т. е. народническая идея, потом тревога перед надвигающей-ся массой пролетариата и т. д.л; Народничество было только одним из моментов, и Э. Ожешко могла перестать интересоваться этим моментом, ничуть не изменяя своєму гуманизму, которым проникнуты все ее произведения.
^Болеслав Прус, будучи юмористом с наклонностью к каррикатуре, скоро увлекся больше формой, чем со-держанием, и его сочинения замечательны скорее непо-дражаемо схваченным народным говором, чисто нацио-нальным юмором, чем глубиной идей. * Последние его произведения уже не имеют никаного отношения к на-родничеству, как, например, его последний большой роман «Эмансипантки» (вышедший недавно в русском переводе), где он является противником эмансипации женщин.
4 Клеменс Юноша, натолкнувшись при изображении яшзни всякой бедноты на еврейский вопрос, увлекся им и посвятил почти всю свою деятельность анализу и осве-щению еврейской средьЛ Так как эта среда не относится непосредствеино к земледельческому сословию, хотя и связана с ним тысячью нитей, то К. Юноша, избирая ее главным обьектом своего наблюдения, уклонился таким образом от прямого народнического пути и приблизился к демократам последующего направлення.
Генрих Сенкевич взял сначала народнический тон го-раздо более решительно, чем все его товарищи по направленню. Наверное, его «Эскизы углем» еще не изгла-
дились из памяти русских читателей, но я позволю себе привести одну тираду, которой он заключил свой набро-сок «Репиха» («Rzepowa»), где изображена горькая судьба униженной и оскорбленной крестьянки: «Ах,
если бы это панна Ядвига очутилась в подобном положений, то-то бы я написал свнсационный роман, кото-рым постарался бы убедить самых ярых позитивистов в том, что еще существуют идеальные создания на свете! Но в панне Ядвиге каждое впечатление дошло бы до самосознания; отчаянные метання души выразились бы в не менее отчаянных, а вместе с тем и в очень драма-тических мыслях и словах. Этот заколдованный круг, глубокое и крайнє болезненное чувство беспомощности, бессилия и насилия, эта роль листа среди бури, глухое сознание, что нет ниоткуда спасенья: ни от земли, ни от неба,— все это вдохновило бы, конечно, панну Ядвигу на не менее вдохновленный монолог, который мне довольно было бы только записать, чтобы составить себе репута-цию. А Репиха? Этот простой народ когда страдает, то только страдает, и больше ничего».
Эту тираду, звучащую глубокой иронией, можно бы поставить в эпиграфе к теперешнему новому юбилейному собранию сочинений Г. Сенкевича,— этот эпиграф подо-шел бы так или иначе ко всем произведениям талантли-вого писателя. После «Эскизов углем» — и довольно
