Том 8 - Леся Українка

чем бы вы доказали, что у вас єсть сильная воля, мир покоряющая воля!..» Одним словом, Изольда желает, чтобы женщина сделалась «сверхчеловеком» (отчего ато право не предоставляется и мужчине? Ради «реванша», должно быть!), но для атого первая ступень — сделаться просто человеком, чего, кажется, не отрицает и автор «Полузверя», а раз это будет достигнуто, то при чем же тут разделение на касты, мужскую и жененую, из кото-рых одна будет представлять «весь мир», а другая «сверх-человеков», над которыми весь мир «разразитея сме-хом»? и откуда такая уверенность, что все женщины способны к высшему совершенству? Это настолько спор-ный вопрос, что другие писатели, как, например, Стринд-берг, Анатоль Франс, Пьер Луис * и многие другие, ре-шают его в совершенно обратном смысле.

Эти писатели решают, что женщина или вообще не способна ни к какому совершенству и даже оказывает задерживающее влияние на прогресе мужчины (Стринд-берг), или что она, так же как и мужчина, в некоторых своих проявленнях была, єсть и будет не только «полу-зверем», но даже «просто зверем» (Анатоль Франс, ро-м[ан] «Le lys rouge»), или, наконец, что современная нам женщина значительно регрессировала и в физическом, и в нравственном отношении против женщины прежних веков (П. Луис, рассказ «Volupte nouvelle»), это послед-нее мнение, впрочем, тзвязано с общим отрицанием про-грееса как теории, которое особенно сильно проведено у Вильё де Лиль Адана *. Этого писателя, уже умер-шего, французекие символисты считают своим учителем наряду с Бодлером, Проспером Мериме * и Верленом.

Вера в способность женщины к большему совершен-ству, в сравнении с мужчиной, вообще больше всего про-являетея в немецкой (и то, главным образом, исключительно феминистской) литературе, а меньше всего во французской. В немецкой литературе эта вера является продолжением культа «вечноженственного» (das Ewig-weibliche), которому положил основание Гете. Среди поисков, в чем же собственно состоит это «вечножен-ственное», немецкие писатели иногда попадают в настоя-щие дебри туманных отвлеченностей, но большинство сходится на том, что «вечноженственное» — это єсть мате-ринское чувство, свойственное женщине всех в о з р а -стов и состояний, поэтому женщина и должна особенно культивировать в себе это чувство, если хочет достигнуть «сверхчеловеческого» совершенства. «Мате-ринское чувство», однако, не єсть непременно любовь к своим детям, нет, это, по терминологии наших авторов, єсть чувство всякой любви вообще, кроме только влюб-ленности, которую, по уверению самых воинственных феминисток (напр[имер], Ильзы Фрапан *, автора романа «М ы, женщин ы, не имеем отечества!»), «просто выдумали мужчины». Немецкая «новая женщина» все делает в силу «материнского чувства»: она изу-чает медицину, право, занимается искусством, литературой только ради этого чувства, если же она забывает о нем и начинает увлекаться науками и искусствами ради их самих, как это делают все истинные ученые и артисти, или ради «успеха», как это свойственно большин-ству людей, то ее сейчас же строго наказивают природа и неумолимнй автор. «Новая женщина» ничего не делает иначе, как из чувства долга, самопожертвования, все-гда с трагическим видом героини-жертвы; все студентки, женщины-врачи, учительницн феминистских романов не имеют ничего общего со своими собратами по профессии из мужчин, так как эти собраты просто штудируют, ле-чат, учат, без всякой задней мисли, тогда как женщины «борются за идею», как прозелитн, как апостоли, как мученицн, наконец. В таком типе «новой женщины» єсть много элементов комического, особенно если он изобра-жен недостаточно талантливнм писателемг но он заслу-живает внимания, как тип несомненно реальний. Это тип только что освобожденной рабнни со всеми его тро-гательними и отталкивающими сторонами, тип уже зна-чительно отживший для России, но еще далеко не исчез-нувший и в ней.

Если сравнивать литературу о «новой женщине» в Англии, Норвегии, Германии и Франции, то сразу бро-сается в глаза, как различнн оказиваются результати «борьбы за освобождение», насколько они отражаются в беллетристике. В Англии и Норвегии новая женщина является в большинстве случаев торжествующей побе-дительницей, в Германии или побежденной, или запла-тившей слишком дорого за свою победу, во Франции же она занимает в конце концов фальшивое положение по-луосвобожденной, что-то вроде положення временно обязанных крепостннх,— один шаг назад, и она сравнит-ся с «новой женщиной» итальянской литературн, где признается за интеллигентной женщиной право только на три профессии: педагогическую, артистическую и — на худой конец — литературную, да и то под условием непричастности к феминизму. Тип женщинн-феминистки подал недавно повод одному известному итальянскому драматургу Бутти * возобновить в модной форме старую тему «укрощения строптивой». Героиня его комедии «Конец идеала» («La fin cTun ideal»), феминистка, притесняющая вначале своего кроткого мужа, под конец принуждена обратиться к защите того же мужа против любовника-шантажиста, после чего, вымолив смиренно прощенне грехам своей молодости, становится покорной женой и оставляет феминистские бредни. Эта комедия визвала несколько подражаний и один плагиат в немец-кой литературе.

Все рассмотренные нами сочинения принадлежат авторам, которые причисляются к защитникам или противникам феминизма, но єсть авторы, относящиеся к феми-низму более объективно, с точки зрения чисто психоло-гической. К таким авторам принадлежит Жюль Буа (Jules Bois), изобразивший в своем романе «Новое стра-дание» («La nouvelle douleur») новый о.ттенок ревности у современного мужчины, обусловленный новым отноше-нием к нему «новой женщины». G тех пор, как для «новой женщины» весь интерес жизни перестал сосредото-чиваться на мужчине, а стал в значительной мере за-ключаться в науке, искусстве и, главным образом, в феминистической деятельности,— мужчине прибавилось «новое страдание»: он ревнует, страшно ревнует женщину к ее книгам, занятиям, конференциям, клубам и пр., как никогда не ревновал к ее, нарядам, балам, скачкам, рулетке и т. п.; он так жестоко ненавидит книгу, которую она пишет, как едва ли бы в состоянии был ненавидеть ее ребенка, принадлежащего другому. Эта ревность не может заставить «новую женщину» отказаться от того, что она считает своим призванием, но этой ревности до-статочно, чтобы совершенно отравить жизнь и мужчине, и женщине, если только они любят друг друга.

Этот роман невольно заставляет вспомнить о недавно вышедшем ІІОВЫМ изданием и вновь возбудившем толки романе Р. Киплинга * «Свет угас» («The light that failed»), где выводится тип женщины, настоящей пред-ставительницы «третьего пола», готовой всех и все при-несть в жертву своей независимости, которая даже ее самое не радует, своей живописи, к которой у нее нет ни искры таланта, своєму «успеху», на который не может быть никакой надежды, ввиду отсутствия на ото всяких данных. Она так горда и правдива, что не способна «даже к малейшей лжи», хотя бы эта ложь была необ-ходима для утешения глубоко несчастного, безнадежно больного человека. Эта женщина, которую «ни в чем нельзя упрекнуть», производит более отталкивающее впечатление,