Українське письменство - Микола Зеров

Настроение мое отличное. После метелей установилась чудесная безветренно-ясная погода с морозами градусов в 15—18. Мое впечатление, что больше 18 у нас еще морозов не было. На море видна чистая полоса. Во время штормов поломало лед в нескольких километрах от берега по направлению к Кеми, но на какое расстояние, отсюда судить трудно. Северных сияний после того декабрьского (а может быть, январского), о котором я тебе писал, не было.

Папа не пишет давно. Что слышно из Дашева? Я ему написал, кажется, еще в январе и, зная его любознательность, с самым подробным описанием здешнего климата и природных явлений, — но ответа нет. Если получу, буду писать в марте.

Ты же от меня жди еще письма, которое отправлю сейчас после 20-го. Пиши, родная, как у тебя дела со службой. Повидайся с Верой Моисеевной (я тебе писал, кажется, в прошлом письме). Кланяйся Тамарочке, Маргарите Михайловне, уведомь, как твое заявление о свидании. Футляр твой с очками у меня временно исполняет обязанности портмоне. Будет ждать весны и весенних посылок, чтобы отправить тебе стекла для замены.

Будь здорова и пиши. Целую крепко.

                                                                              Коля

20. II. 1937

Дорогой Сонусик,

Отправил я тебе прошлое письмо, простое, дней 6—7 назад, и в тот же вечер получил твои бандероли с «Литературной газетой» и «Комсомольцем Украины». Большое тебе за них спасибо. В «Комсомольце» я нашел перевод «Бориса Годунова», единственную литературную для себя поживу, прочел внимательно, но удовлетворил он меня мало. Может быть, он и точен в деталях, но расстановка слов суховата, одни слова отзываются мажорностью, другие прозаичны; лексика неровная, а главное, нет и тени той гармоничности стиха, которою дышит оригинал. Я все-таки предпочел бы, чтобы напечатан был тот перевод, который у тебя в руках. Вернулся ли он к тебе, по крайней мере? Выручила ли ты со своей помощи переводчику хоть на одну посылку в Соловки?

Здесь сейчас самый что ни на есть мертвый сезон в посылочном смысле. Видимо, все посылки отправляются назад с Рыбачеостровска — так называется почтовое отделение Кеми-пристань. Как долго будет тянуться такое положение — неизвестно. Старые соловчане говорят, что то же самое было в прошлом году — посылки пошли только с конца февраля, начала марта. Что тебе посоветовать — сам не знаю. Может быть, оплатить пересылку авиапочтой? Но аэропланы здесь принадлежат отделению, а не почтовому ведомству, и будет ли эта оплата иметь обязательность в смысле доставки — неизвестно. Не говорю уже о том, что стоит она страшно дорого. Одно могу обещать тебе безусловно. Как только придут первые посылки, сообщу тебе непременно.

Мои запасы, увы, пришли или приходят к концу: фасоль истощилась, чаю нет, гороха еще остается недели на две приблизительно. Жиров нет уже недели две совершенно.

Жилищные мои условия ухудшились, я тебе писал об этом в прошлых письмах — живу я на старом месте, но компаньоны мои новые, за исключением одного — литературоведа с беспокойным характером, люди малоинтересные, пустые и не всегда просто по-товарищески внимательны. Поэтому питание наше «колхозное», дружное расстроилось, и это чувствуется довольно сильно.

Не знаю, выслала ли ты февральскую посылку, которую обещала сделать в начале месяца. Если выслала, то будь готова получить ее обратно и по прошествии некоторого времени отправить ее снова.

Если будешь отправлять съестное, имей в виду — главное для меня теперь сало и крупы. Горох варится долго, фасоль, вероятно, дорога, а пшенная или гречневая крупы и легче достаются, и варить их не так трудно.

То, что ты пишешь про Юру тети Олиного, нисколько меня не удивляет. Ни ума, ни житейского такта от него ожидать не приходится. Я не раз имел случай в этом убедиться: старорежимную бурсацкую грубость из него надо выбивать десятью палками, и то, вероятно, нельзя быть уверенным, что она ликвидируется без остатка. Ты не думай, однако, что я что-нибудь против него имею: я пишу со стороны.

О себе рассказывать нечего. По-прежнему работаю над «Энеидой» — третью песню перерабатываю основательно. С четвертой работа будет легче; она сделана лучше — нужно будет только переписывать. Очень жалею, что нет со мною моих коньков, здесь им могло быть хорошее применение. Сохранились ли они у тебя? Теперь приличных полуфигурных коньков я не видел. В Москве в прошлом году я ничего приличного не нашел даже в Парке культуры и отдыха — хоккейные трехфунтовые железки, нурмис (порты с прямым полозом, на которых ни одного приличного круга нельзя сделать) — и все в таком же роде.

С тем покамест будь весела и здорова, насколько можешь. Пиши. Пиши о себе. У меня нет ни одного февральского письма от тебя, если не считать бандеролей от 3-го и 6-го. Как ты получаешь мои письма? Следующее я пишу тебе, как обыкновенно, 1 марта.

Друзьям и знакомым кланяйся непременно.

Целую крепко.

                                                                               Коля