Українське письменство - Микола Зеров

1. І. 1937

Дорогой мой Сонусик,

Поздравляю тебя с Новым годом и желаю, чтобы был он для тебя если не счастливее (какое тут счастье!), то, по крайней мере, спокойнее. Я встретил его у себя в комнате, возвратясь из кино, в мирной компании за стаканом чая, слушая радиопередачу из Москвы. Как и где встретила новый год ты?

Последнее письмо, полученное от тебя, было от 12 декабря. От 6 ноября до 12 декабря я получил от тебя посылки (о которых тебя извещал прошлый раз) и денежный перевод. В самом ли деле ты мне ничего в эти дни не писала или же письма затерялись по дороге? Будешь писать — не забудь ответить. Мне не верится что-то, чтобы за месяц ты не бросила хотя бы открытки.

Бандероли твои пришли аккуратно: первая дня четыре тому назад с «Литературной газетой» — какая жалость, что ты не переслала пушкинские №№ бандеролью, а вложила в посылки! — вторая с двумя №№ «Социалистического Киева» получена мною вчера, перед вечером. Литературный материал в газете, сказать правду, среднего качества, но отрывок из V книги «Онегина» я прочел с отменным удовольствием. У меня есть тепер куски І, II, IV и V глав. Мнение мое о Максимовом переводе остается прежним. Звучит прекрасно, техника великолепная, изобретательность большая, но… Максим мог бы сделать еще лучше — так же, как он сделал «Медного всадника». Вот тебе пример: у Пушкина: «И мягко устланные горы Зимы блистательным ковром. Все ярко, все бело кругом», У Максима: «І м’яко вистелені гори Зими покровом осяйним Під небом ясно-голубим». У Пушкина две фразы, у Максима — одна. А мелодика стиха зависит ведь от движения синтаксических единиц по метрической схеме строфы. К чему же изменять музыкальную физиономию всего места, тем более, что оно всем и каждому известно и, стало быть, каждый сведущий читатель непременно его отметит, как определенный недобор переводчика. Не нравится мне и «себе конем проголосив» (у Пушкина: «себя в коня преобразив») и «мати лає крізь вікно» («мать грозит ему в окно»), и слово «елеґанція» в 3-й строфе. Я бы дал: «даремна річ в природі ницій Нам елеґантності шукать». Сохранение латинских окончаний вполне обычно, может быть, в польском литературном языке, но, право, не обязательно в украинском. Строфы 5 и 6 зато вышли безукоризненно. Перевод Тычины «Буря мглою…» не идет с Максимовыми работами ни в какое сравнение. Говоря откровенно: чепуха. Непозволительные выдумки, произвол и бессилие техническое. «Социалистический Киев» внешне очень эффектен, но любопытного материала не так много. С удовольствием, между прочим, просмотрел я статейку о старой киевской архитектуре.

О соловецких впечатлениях и житье моем рассказывать тебе нечего. Погода стоит теплая. Морозов больших мы еще не видели. Снег падал несколько раз, но лежит его немного, т. к. время от времени приходят оттепели и наполовину его съедают. 29 декабря была морозная и безоблачная ночь, было северное сияние, но я его проворонил. Чулки (гамаши) теплые я уже начал носить. Надо же отдать уважение 65° широты. Но по существу впечатления, чтобы здешний декабрь был суровее киевского, у меня нет.

Море еще не замерзло: пароходы приходят и посылки привозят. По-видимому, так еще продержится дней 10, если, паче чаяния, не установятся длительные северные ветры: море нелегко отдает свою теплоту.

Продуктами я обеспечен месяца на полтора — на два. Фасоль у меня осталась еще от первой декабрьской посылки, вторая не тронута. Горох варился всего-навсего три-четыре раза. Есть и гречневая, и манная крупа и, главное, нераспечатанная пачка чаю.

Неблагополучно у меня только с перчатками: киевские уже рвутся и, пожалуй, месяца через полтора подадут в отставку. Если захочешь мой дефект восполнить (через месяц-полтора! — раньше не надо), не вздумай присылать очень шерстяных, теплых: вполне достаточно того разбора, какого ты посылала мне в прошлом году. Да, вторая еще беда: вот уже несколько дней не могу найти присланного тобою чудесного гребешка. Где его мог я посеять, ума не приложу. Если не отыщу, напишу тебе в следующем письме. Будет это 10—12 января

О литературных делах напишу вкратце — боюсь, они и так тебе надоели. Вторая и третья песни «Энеиды» понемножку отделываются. Четвертая закончена. Скоро буду переписывать уже набело. Тот отрывок из 2-й книги, о котором ты писала, готов и тебе препровождается. Построчно, как переписываются стихи, ты перепишешь (если захочешь) сама. Итак, Aeneis, II, 199—227: 199/ Тут несподівано друга, страшніша подія заходить 200/ І на стурбовані наші серця тягарем налягає. 201/ Лаокоонт, новообраний жрець моревладці Нептуна, 202/ Саме колов молодого бика на офіру святочну… 203/ Бачим: по тихому морю два змії пливуть велетенські 204/ 3 боку, де Тенед лежить (розказую вам — і здригаюсь) 205/ І, вигинаючись пружно, до берега поряд простують. 206/ Груди в обох серед хвиль підіймаються; гребні криваві, 207/ Знесені грізно стоять; хвости за собою у зморшки 208/ Хвилю збирають, і колами в’ються хребти величезні. 209/ Піниться море і плеще, солоне… на берег виходять… 210/ Кров’ю і полум’ям очі горять, лиховісні, неситі, 211/ І язики ворухливі облизують пащу шиплячу. 212/ Всі ми — урозтіч, смертельно бліді, а вони на палкого 213/ Лаокоонта ідуть і, спочатку дітей обвинувши, 214/ Душать обох молодят у сувоях тугих, найміцніших, 215/ Зубом отруйним у тіло впиваючись їм неокріпле. 216/ Потім, його самого, що на поміч їм кинувся збройно, 217/ Люто хапають і в’яжуть узлами. І от уже двічі 218/ Стан обвинули йому і шию, лускою укритим 219/ Тілом стиснувши, здіймаються ген над його головою. 220/ Він же, упершись руками, даремне вузли розтинає; 221/ Кров’ю і чорною скрізь трутиною по тілу