Українське письменство - Микола Зеров
Что именно с твоими глазами, у кого из врачей ты была, что они у тебя определили? Может быть, тебе следует пойти к профессору Левицкому Михаилу Андреевичу в клинику или на дом. По-моему, он сейчас лучший глазной врач в Киеве.
То, что ты пишешь мне о моих очках, все очень хорошо. Старая оправа немножко чересчур износилась и, возможно, ее не стоит посылать. Если у тебя будет возможность выслать мне очки, имей в виду, что близорукость у меня на обоих глазах: — 3; расстояние между центрами определено было когда-то 61; оправу слишком темную выбирать для меня не надо, ибо приметы мои, как было записано на одном из поворотов моей биографии: «волосы рижие, глаза карие, нос обнакновенный» — лучше всего какую-нибудь коричневато-бронзовую, если есть приличный темный оттенок. Прошлые очки, растоптанные «жлобами» между Жлобиным и Оршей, очень мне нравились, хотя были почти черные. Впрочем, все равно, полагаюсь на твое внимание и вкус.
О том, что папа в Дашеве, я знаю. Позавчера было от него письмо, очень подробное, от 9 декабря. Писал мне, что Марья Ал. ездила в Харьков советоваться с врачами, и это известие немного меня встревожило. Марья А. не из мнительных, и если она не удовольствовалась своими полтавскими коллегами, это значит: предполагает у себя что-либо серьезное. Все остальное, видимо, в порядке, хотя с ногой у Лены дело трудное. Болей (пишет папа) при снимании гипса не было, но какие-то сращения в коленном суставе есть: по-видимому, придется чуточку прихрамывать.
Надеюсь, твои недоумения с Иваном Петровичем тебя не слишком озабочивают. У него в голове иногда чуть-чуть постреливает, и тогда ему Бог весть что начинает казаться.
За твои хлопоты о рукописях большое тебе спасибо. Их долго ищут, потому что они не были приведены в порядок, т. е. не были сшиты по верхнему краю, как я обыкновенно тогда делал. Никакого для них интереса они не представляют, никому они не нужны, кроме меня и будущего читателя их, понимающего в литературе и стилистике, — почему они не были возвращены тебе тогда, когда я делал о них специальное заявление, я вообще не понимаю: я особенно жалею о листиках в клеточку, на которых записывал историю твоей болезни, письма, которые получал от тебя из больницы, и свои записи о Котике, которые тогда сделал для памяти. Был там и полный латинский текст «Мозеллы» Авзония (которую никто не переводил по-русски), переводы из Клавдиана, которого тоже русский читатель не знает; одно время я видел, кажется, полный сборник моих сонетов, начало книги «Классики сонета», от Данте до наших дней, полную библиографию русских стихотворных переводов Горация — в папке. Возможно, что была и серая бумажная папка русских и украинских стихотворений, на 2/3 шуточных, мелко переписанная на почтовой бумаге большого формата (с 1908 по 1926). Вообще материала было много, — начала и заготовки на целый ряд сборников и книжек, небесполезных и для украинской, и русской литературы. Если их отыщут, будет недурно. Влад. Львовичу кланяйся, пусть постоит за культурную марку — свою и Москвы.
То же и с деньгами. Я об этих деньгах (252 р. 95 к.) сделал десятка два заявлений. Мне все время говорили, что их выпишут, что их уже выписали, что их выдадут тебе на руки без всяких формальностей и т. д., и т. п. Я немножко удивлен, почему это люди так упорно добиваются, чтобы их не уважали.
За доброе намерение прислать балладу Лонгфелло о Вальтере фон Фогельвайде спасибо. Может быть, ее можно переписать из сборника Лонгфелло в ВБУ? Когда-то в «Ниве» (в одном из недельных, не ежемесячных выпусков за годы 1908—1912) был перевод Чуковского: «Когда Фогельвайд-миннезингер от дольнего мира ушел». У меня теперь разные фантазии. Когда я стал переводить «Гайавату», у меня сразу возник план: сделать целый том баллад и исторических стихотворений «для юношества». Пока сделано всего 300 строк, но ты знаешь, может быть, мою манеру задумывать en grand и делать понемногу, но упорно. Это называется «большая кораблестроительная программа». К 1937 году у меня должна была быть готова книга исследований по украинской литературе, к 1938 — «Энеида» и «Последние римляне» (для Academia), к 1939 — третий выпуск «Новой украинской литературы». Теперь все это пошло в долгий ящик, но компенсировать неосуществимое чем-то нужно: вот я и ношусь с планами: перечитываю, что можно, по поэтике и истории русской литературы, читаю по-английски (легкий, но забавный роман «The woman in the firelight», «Женщина у камина» приблизительно), собираюсь продолжить свое знание латинского языка изучением итальянского и испанского, мечтаю засесть за «Зимнюю сказку» Шекспира и за сборник «Поэм и баллад» для юношества (куда войдет и «Гайавата»). Недавно прочел в «Известиях», что в издании Иностранных рабочих выходит учебник испанского языка, и мне, что называется, «закортіло»… Словом, жаден я к старости становлюсь больше, чем когда-либо.
Отрывок из «Энеиды» тебе пришлю. Там тоже много интересного чисто стилистически, как и «Эхо, бессонная нимфа», но авось это понравится тебе больше.
Следующий раз напишу тебе 1 января. А пока поздравляю тебя с Новым годом, с 1937-м. Авось он будет для нас радостнее трех предыдущих. Те были тяжелы.
О моем настроении и здоровье ты не заблуждаешься. All correct. Все в порядке. Зимнее пальто все еще на вешалке. Морозов нет. Простуды и гриппозное состояние меня не мучат. «Вова к климату приспособился». Будь здорова и бодра. Лечи глаза. Целую.
Коля
