Справа Василя Стуса. Збірка документів з архіву колишнього КДБ УРСР - Вахтанг Теймуразович Кіпіані

на работу. 31 мая он вышел на работу, объявил среди рабочих участка о своей политической голодовке. 2 июня 1978 года перед сменой 2 с 8 часов он подошел к начальнику участка тов. Емельянову В. И., при всей смене заявил, что начальник участка проявляет хамство со своей стороны тем, что в рабочей обстановке обращается к нему и к рабочим на «ты», а не на «вы». При разговоре милиционеров называет «мордоворотами», а себя политическим ссыльным.

Руководство участка намерено обратиться к руководству рудника о переводе с участка гр. Стуса В. С. в связи с тем, что его демагогические высказывания разлагают трудовую дисциплину коллектива.

Председатель участкового комитета профсоюза

Гразион И. С.

Зам. начальника участка

Максимов О. Д.

З оригіналом згідно:

Старший слідчий Слідвідділу КДБ при РМ Української РСР

майор Селюк

29 травня 1980 р.

ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!

ЛЕНИНСКОЕ ЗНАМЯ

ОРГАН ТЕНЬКИНСКОГО РАЙОННОГО КОМИТЕТА КПСС

ДРУЗЬЯ И ВРАГИ ВАСИЛИЯ СТУСА

1. Нежданные встречи

Еще час назад, заходя в этот уютный дом, я не предполагала, что неожиданно изменю маршрут командировки и поеду на рудник им. Матросова. А началось все так…

Неторопливо течет наша беседа. В квартире ничего лишнего. Солнечные блики причудливо играют на огромном ковре, высвечивают книжную полку. Едва слышно гудит холодильник. В соседней комнате смотрят телевизионный фильм три дочери Нины Кирилловны. Старшей дома нет, гуляет с сынишкой на улице.

Нина Кирилловна рассказывает:

— Несколько лет работали на прииске им. XXI съезда КПСС, сейчас вот в поселок имени Гастелло перебрались. Муж — машинист бульдозера, а я в больнице работаю. Сестрой-хозяйкой. Живем хорошо, дружно. В достатке. Мужу как передовику производства предлагали вне очереди легковую автомашину. Подумали да отказались. На «материк» не собираемся. Нравится нам на Колыме. Народ здесь хороший, сердечный. Правда, очень редко, но встречаются и такие, что всем недовольны, все им не по сердцу. Лежал такой и в нашей больнице. Так, поверьте, ему у нас, в Советском Союзе, ничего не нравится. Начнет говорить — хоть уши затыкай, честное слово. Все о правах толкует. Что, мол, за жизнь у советских людей? Даже право на свободу и то ограничено. Вроде бы и сам не советский, а турист какой заграничный. Что он глупый — не скажешь. В институте, кажется, учился. А все равно мысли набекрень. Возмущались у нас им все — и больные, и медики. А как-то «доверил» мне отправить телеграмму в Москву. Жаловался на что-то. Думаю, специально меня попросил. Мол, телеграмму на почте не примут — сама убедишься, что права у тебя ограничены. Взяла, хоть, честно признаюсь, не по душе был тот человек. Какой-то настороженный, мрачный. Когда отдавала квитанцию, он поначалу даже растерялся: не поверил, что приняли. «Спасибо» сказал, а в глазах злоба. Больше полугода прошло с того дня, а взгляда его забыть не могу…

И лицо женщины, оживленное, открытое, с теплым взглядом живых глаз, вдруг посуровело. Резкими стали морщинки у губ.

— Я ведь сиротой росла. Отец погиб во время войны. А мать…

Нина Кирилловна Никифоренко вдруг заплакала. Рана, нанесенная ей в детстве, продолжает кровоточить.

— Вы извините, — постаралась она взять себя в руки. — Хочу, чтобы знали об этом и никогда не забывали те, кто сегодня совсем молод… Война застала мою мать в деревне под г. Калининым. На руках двое детей. Я была еще маленькой, а братишке — всего шесть месяцев. Решила мать идти с нами дальше, вглубь России. С собой взяла самое дорогое — комсомольский билет да единственное письмо от папы с фронта. Была зима. Спустилась к реке. Прошла середину и вдруг окрик, как удар хлыста:

— Хенде хох!

Подошли три фашиста, посиневших от холода.

— О, русс мадам! — залопотал один из них. — Пашли бальница, мал-мал лечить будем!..

На тонких губах улыбка, а в глазах — злоба. Как у того, что в больнице у нас лежал. От взгляда того леденящего я дико закричала. Мать подтолкнули автоматами, и она медленно побрела, едва переставляя ноги. В деревне нас вырвали из рук мамы, а ее втолкнули в сарай, где сидела 70-летняя крестьянка. Четверо ее сыновей были в Красной армии. Согнали фашисты людей, объявили, что бандиток казнить будут. Зажгли солому, и вспыхнул сарай, будто факел.

— Так не стало у меня мамы. А вскоре умер братишка. Я осталась одна. Люди меня от смерти уберегли. Трудно даже представить, что стало бы со мной, если б не Советская власть. Училась в школе, техникуме… Десятки лет прошло, а забыть не могу. И когда поглядел на меня в тот день наш больной, будто кипятком обдало…

— Потом неловко как-то стало, — продолжает Нина Кирилловна, — советского человека вдруг с врагом сравнила. Но вспомнила, с какой ненавистью хаял он Советскую власть, хулил правительство, наши законы, и уверилась, что чужой это для нас человек. И я не одна так думаю. Поговорите с врачами, медсестрами, и они то же самое скажут…

Потом было у меня несколько бесед с работниками Транспортнинской больницы. И они почти слово в слово повторили то, что рассказала Нина Кирилловна о бывшем пациенте.

Кто же он, этот человек, вызвавший своим поведением такое презрение у простых советских людей?

Просто невежда? Демагог-краснобай, спекулирующий на наших недостатках? Или действительно… Нет, об этом даже страшно подумать! Он ходит по нашей земле, ест наш советский хлеб. Люди здороваются с ним… Я должна его разыскать.

Четко вывожу в блокноте фамилию и место работы: «Василь Стус. Рудник им. Матросова».

…Горняцкий поселок встретил меня ярким теплым солнцем. Крутые склоны сопок покрылись нежной зеленью. Лето властно вступало в свои права.

Мимо тяжело проехал