Том 8 - Леся Українка

Конечно, элементы такой драмы можно проследить и в литературе прежних времен, особенно в комедии. Не-которые намеки на общественную борьбу мы видим в древнегреческих трагедиях и комедиях, но общественная борьба выступает там под покровом личной драмы или под маской аллегории. В средневековых интермеди-ях и интерлюдиях, от которых произ[ошел позже так] называемый «народный [театр]», отразились, хотя в очень отрывочном и карикатурном виде, исторические ан-тагонизмы, политические, национальные и общественные. В комедии Мольера и Бомарше великая драма борьбы аристократии и буржуазии выразилась опять-таки в фор-ме личной борьбы и в такой веселой, анекдотической форме, что, как известно, сами исполнители (они же и модели для типов) долго не понимали того, что они, в сущности, играют трагедию. Толпа, хотя бы в виде стереотипного «народа» драмы первой половины XIX века, почти не появлялась в театре с тех пор, как исчез со сцены классический хор; правда, мы видим ее в драмах Шекспира («Кориолан», хроники), но она выступа-ет там эпизодично, играет служебную роль фона для фигур главных героев, хотя все же прогрессирует против греческого хора в том смысле, что не представляет уже однообразной массы, [произносящей] монологи, а является собранием ясно намеченных индивидуальностей, но все же ей отводится слишком скромное место, особенно если принять во внимание, что такие сюжеты, как, напрпмер, «Кориолан» или «Король Джон», могли бы дать именно вполне законний повод для создания драмы толпы. Но роль, отводимая толпе в драме XVII и XVIII веков, соответствует вполне тогдашним понятиям о народе как

о материале для всяких политических комбинаций силь-ных мира сего. Демократическая идея нскала ощупыо дороги и должна была брать себе в провожатые другие стремления, более или менее случайно и притом не всегда совпадавшие с ней, например, стремление к национальной независимости, к автономии провинций, к свободе веро-исповеданий и т. д.

В первый раз серьезное отношение к толпе как к вы-дающемуся элементу в драме мы встречаем у Шиллера. Если в «Лагере Валленштейна», этой живой жанровой картине в тяжеловатом фламандском етиле, мы видим толпу только в виде пролога, т. е. опять-таки в виде фона для последующих действий героев, то в драме «Виль-гельм Телль» она занимает такое большое место, что фигура героя мельчает и теряетея перед ней. Но это исклю-чительная, необыкновенная толпа, состоящая почти сплошь из героев, выражающих самые возвышенные чувства самым возвышенным стилем. И все же она неса-мостоятельна. Подобно тому, как народная фантазия не могла себе представить, чтобы швейцарский народ мог освободиться сам от ига, и потому создала ему легендарного героя-освободителя, так и Шиллер заставил свою ге-роическую толпу бездействовать, пока єн не подаст сиг-нала к освобождению случайно выделившийся, не обла-дающий даже организаторским талантом, герой. Телль не предводитель, не организатор (он даже не принимал участия в заключении союза трех кантонов), только меткий стрелок, а главное, отмеченный перстом драматурга избранник.

Как бы то ни было, это не случаиность, что именно в драме, где наиболее проявилась демократическая идея, толпа впервые была выдвинута на первый план п даже идеализирована, как не случайность и то, что роль ее, при всей обширности, не выяснена и запутана,— конечно, это зависит не от свойств таланта драматурга, а от неясности самой идеи в его сознании. Идея просвещен-пого деспотизма и мессианической роли гениев среди толпы слишком доминировала тогда над идеей о свобод-ном, самоуиравляющемся народе.

Сравнительно с «Вильгельмом Теллем» пи «Разбой-ники» и «Заговор Фиеско» самого Шиллера, ни «Гетц фон Берлихингсп» и «Эгмонт» Гете не составляют шага вперед в направлений общественной драмы, хотя, по срав-нению с другими драмами того времени, они наиболее подходят к этой категории в том смысле, что в них если не само общество в виде толпы, то, во всяком случае, общественные дилсммы занимают видное место и обус-ловливают действия главных героев.

Романтическая драма в пачале XIX века, разрабаты-вая тему борьбы личности против среды, освещала все-стороннє только личность, а среду, если она представлялась в виде толпы, изображала какой-то темной, одно-образной, хотя подчас капризной стихией, подчиненной непонятным, неправильним и бессмысленным приливам и отливам, после которых чаще всего остается грязная пена на месте разрушенных дикой стихией гордых скал. Иногда на поверхности всплескивали изредка светлые волны, как будто другой воды, неизвестно из какой глу-бины идущие, и вновь исчезали,— это были силуэты людей «из народа», но не из «толпы». Термины «народ» и «толпа» иногда употреблялись как синонимы, иногда как разные оттенки, иногда даже как антитеза, по произ-волу авторов и без точного определения значення этих слов. Никто не давал себе труда проследить источники темных и светлых волн, законы приливов и отливов, потому что самое существование их недавно было признано литературой и изображалось как слишком непо-средственное впечатление.

Бытовая драма и комедия, имеющая много общего с французской drame du milieu тоже не выработалась в общественную драму, так как изображала главньїм образом ф о р м ы общественной жизни (притом одной какой-нибудь группы), а не ее содержание, и в свою очередь выродилась в так называемую «народную пье-су», которая процветает на всех третьестепенных сценах Западной Европы. Такая «народная пьеса» представляет смесь этнографии и маскарада, мелодрами и фарса, обыкновенно лишенную всякой художественности, бью-щую только на дешевый эффект; она в лучшем случае лишена всякон тенденцин, а до идеи не возвышается ни-когда.

Впрочем, был драматург, небезуспешно стремивший-ся поднять из ничтожества «народную пьесу», это недавно умерший австрийский писатель Анценгрубер *. В ос-нование каждой его пьесы всегда положена какая-нибудь серьезная идея, иногда боевая, злободневная тенденция. Его действующие лица не марионетки, пляшущие, пою-щие и кривляющиеся, а тонко схваченные силуэты народних типов, хотя только силуэты, а не полные, рель-ефные изображения. Шаржа и двусмысленной шутки он тщательно избегал, хотя далеко не свободен бьиї от ме-лодрамы и все-таки водевильности. Так, в самой знаме-нитой в своє время (да и теперь еще крепко держащейся на сцене) его пьесе «Das vierte Gebot», где изображен антагонизм ередней буржуазии с ремесленниками, мелодрама видна даже во внешних приемах: в патетических местах, например, в тюрьме, перед казнью героя, играет музыка; эта мелодраматичность мешает даже развитию главного мотива пьесы, классового антагонизма, направ-ляет драму в сторону столкновения страсти влюбленной четы (девушки-ремесленницы и молодого буржуа) с деспотизмом родителей и сводит ее в конце концов к такому тезису: родителей следует слушаться, но не всегда и не до крайности; ради этого тезиса и драма названа «Чет-вертой заповедью» 1.

Другая, не менее популярная