Оповідання - Євген Павлович Гребінка

Бывало, весною, солнце сядет, совсем стемнеет, кажется, и мухи на носу не увидишь; Томаш стоит себе на опушке леса, паф да паф, и несет полную сумку сломок (вальдшнепов). Раз народ выходил из церкви, а над городом высоко летят журавли, народ, разумеется, стал смотреть на журавлей: кто считает, а кто так смотрит. Откуда ни возьмись Томаш уже с винтовкою и спрашивает: «А которого бить?»

- Высоко, брат Томаш, высоко! - закричал народ.

- Мое дело знать, высоко или нет! - отвечал Томаш, подымая винтовку.

- Ну, так бей вожатого!

Томаш выстрелил - и вожатый упал на улицу.

У пана Врубельского собрались гости. Выпили по кубку, по другому, выпили по стакану, по рюмке, по чашке, по бокалу, по вазе, по башмаку панны Зоси, дочери Врубельского, и развеселились. Давай стрелять пулями воробьев. Кто промахнется - ругает ружье; кто убьет воробья - пьют за того здоровье! Не прошло часа, а уже никто не попадает в воробья.

- Что за черт? - говорят паны.- Видно, воробьи сегодня объелись чего-нибудь такого забористого, так и вертятся, нельзя прицелиться! А послать за Томашем; как-то он будет стрелять этих бешеных воробьев?

Пришел Томаш; что выстрел - лежит воробей! Мало этого: скажут паны: «Стреляй в голову» - и воробей падает без головы. «Стреляй по хвосту» - и воробей падает без хвоста!..

Едва ушел Томаш, так рассердились на него паны за удалую стрельбу; и после долго еще Врубельский отворачивался от Томаша и называл его грубияном.

Летом Томаш был у ксендза.

- Посмотри, Томаш,- говорил ксендз,- какой гадкий народ: того и гляди весь дом спалят.

Томаш посмотрел в окно и видит: на гумне работник, молотивший рожь, сел на снопах, вырубил огня и закурил коротенькую трубку.

- Я его проучу,- сказал органист, выходя из комнаты.

Чрез минуту испуганный ксендз услышал в другой комнате выстрел, выбежал: стоит у растворенного окна Томаш, в руках у него дымится винтовка.

- Что ты делаешь? - спрашивает ксендз.

- Ничего,- ответил Томаш,- я проучил вашего работника: вышиб ему пулей из-под носа трубку.

Удивительный стрелок!.. И до завтра не пересказать об нем всех анекдотов. Одно звание органиста спасало его от производства в колдуны.

Целое лето осаждали Смоленск московско-казацкие войска, 29 и, наконец, 10 сентября город сдался. Казаки делали чудеса храбрости, под предводительством наказного гетмана, нежинского полковника Золотаренка. Царь Алексей Михайлович осыпал его подарками, жаловал ласковым словом и приглашал к своему царскому столу; счастье улыбалось наказному гетману. Быстро он покорил Гомель, Чечерск, Пропойск, Новый Быхов, разбил у Шклова князя Радзивилла и обложил войсками Старый Быхов.

Был вечер. Золотаренко в своей ставке принимал парламентера, присланного из осажденного города. В казачьем лагере ярко сверкали веселые огни, на них кипела к ужину обычная каша, вокруг их сбирались казаки покурить трубки.

Шагах в пятидесяти от гетманской ставки сидели у огня три казака - один седой, как лунь, другой с черными усами, а у третьего были усы, сказать совестно, совсем желтые! Право, желтые! Говорят, так ему бог дал. Седая голова курит трубку и рассказывает сказку, а другие тоже курят трубки, да не говорят, а только слушают.

- Невкотором царстве, невкотором государстве…

- А где это? - спросили желтые усы.

- Что? - сказала седая голова.

- Невкоторое царство?

- Известно, там!

- Ага!

- Жили-были три брата, и все три Кондрата…

- И все разумные? - спросили желтые усы.

- Погоди, скажу.

- Не забегай вперед,- ворчал черноусый.

- Нет, я так только.

- Все три Кондрата, два разумных, а третий - дурак.

- Я так и думал! - шептали желтые усы.

- Да не перебивай же! А то перестану, ей-богу, перестану, пускай тебе сорока доскажет.

- Нет, нет, говори! Я ничего…

- И утекали они из Азова…

- Отчего? - спросили желтые усы.

- Верно, в плену были,- отвечал черноусый.

- Тьфу на вас! Вот дурни! - закричала седая голова.- Говори им сказку, а сами две говорят! Хуже баб, ей-богу, хуже; чтоб на мне верхом бочонок чертей ездил, если не хуже. Пусть вам говорит сказку пегая корова, а не добрый казак!

Седая голова расходилась не на шутку; не знаю, чем бы кончилось ее красноречие, если б другой предмет не обратил ее внимания: из ставки гетмана вышел парламентер и в сопровождении нескольких казаков отправился по дороге к городу; один из свиты отстал от конвоя и присоединился к нашим приятелям.

- А говорите, хлопцы: слава богу! - сказал он, подходя к огню.

- Ну, слава богу, Никита! А что такое?

- Слава богу! - сказали вполголоса желтые и черные усы.

- А вот что,- отвечал Никита,- завтра будем в Старом Быхове.

- Приступ?

- Сам сдается! Не станем тратить пороху.

- Неправда! - сказала седая голова.

- Горсть земли съем, что неправда,- подхватили желтые усы.

- И то хорошо, хоть усы вычернишь, если ничего не докажешь,- отвечал Никита,- а что я сказал, то и будет.

Черноусый захохотал, расправляя свои усы.

- Вот видите что,- продолжал Никита,- я сейчас выпроводил из гетманской ставки ксендза; он приходил с повинною головою и обещал завтра на рассвете отворить городские ворота. Вот что! И мы завтра отпразднуем день святых Веры, Надежды и Любви в городе.

- Вот-то, я думаю, рад наш полковник! - сказали желтые усы…

- Странное дело,- отвечал Никита,- полковник будто испугался, что ему сдают город завтра; даже стал отнекиваться, а сам весь побледнел. Бог весть, чем бы это кончилось, да, спасибо, московский воевода, вот тот, что везде ездит при нашем полковнике, стал говорить и то, и другое, и третье, да все так разумно, словно дьячок из киевской грамотки читает, а полковник махнул рукой и сказал: «Я не враг царю, на то я крест целовал; завтра войдем в город - и только».