Оповідання - Євген Павлович Гребінка

- Здравствуй, Андрей,- сказал N., подходя к незнакомцу.

- Здравствуйте,- ответил он, поворотя на нас свои оловянные глаза.

- Отчего ты не идешь гулять?

- Гулять?., гм!..

Глупая улыбка искривила лицо Андрея; он почесался в затылке.

- Разве ты не хочешь?

- Андрей не хочет: его не любят люди, а он их боится.

- И нас боится?

- Вас?..

Он пристально посмотрел на нас и опустил голову, как бы стараясь что-то припомнить, опять бегло взглянул и побежал, повторяя: «Страшно Андрею!»

- Что это за чудак? - спросил я N.

- Сумасшедший.

- И по всему заметно. О каком Андрее говорит он?

- Это его двойник. Недавно перестали говорить в здешней деревне о приключении, которое лишило ума этого несчастного. Если тебе будет приятно, я готов рассказать.

- Да как это может быть неприятно? Слушать приключение, в конце которого человек сходит с ума, это верх блаженства в наш век ужасов! И ты, обладая таким сокровищем, скрывал его!..

Странный человек N. Глядя на него, вы никак бы не подумали, что он знает хоть одно подобное происшествие! Я сам, клянусь вам, не подозревал этого, а вышло противное!

Мы сели на траву, и N. начал говорить.

Хіба уже бідному любити не треба?

Малор[оссийская] песня

Несколько лет назад не было в С* казака краше Андрея, да и богатством он не уступал самому выборному: у него было два плуга волов; всякое лето отправлял он несколько огромных возов в Крым за солью или на Дон за рыбою. Чего, бывало, не навезут оттуда! Тарани, чабака, сельдей и всякой всячины; почти вообразить невозможно сколько! А коровы какие у него были! А овцы! А кабана, бывало, кормит к рождеству какого! Я сам был у него в саду: что за прелесть! В саду стоит будка, в будке сидит дед-сторож - гроза соседних мальчишек. У этого-то деда прошу отведать фруктов!

А в хате чего то не было! В переднем углу, как в цветнике, между засушенными гвоздиками и васильками стояли два образа, писанные на кипарисных досках, а кипарис, как известно, дерево пахучее, у нас не растет. Андрей на славу заплатил за них два с полтиною и фунт воску суздальскому разносчику, и то разносчик по дружбе уступил так дешево. Добрые люди эти суздальцы!

На полке красовался длинный строй мисок, настоящих, из Ични, с глазурью, с лапчатыми узорами. Вся печь была исписана клеточками, звездочками, точками красными, черными, желтыми. Хохлатые голуби ворковали под печкою, на печке мурлыкал серый кот. «Обилие в дому Андрея!» - говаривал, облизываясь, наш приходский дьячок. Да как не сказать этого?

Будь дурак, да богат - назовут умным. Так мудрено ли, что Андрей, малый неглупый, при своем богатстве, взял верх над всеми молодыми людьми в деревне? Где он, там веселье, и песни, и хохот. Парубки старались подражать ему; девушки по нем вздыхали. Да не только в С*, а в целом околотке!

Например, в Кринице на ярмарке народу, может быть, тысяча с лишком бывает: и купечество, и духовенство, и дворянство, и даже сам заседатель - Андрею все трын-трава! Как разгуляется - что́ твои запорожцы! Наймет скрипку да бубен - и пошел по ярмарке… Шапка на нем сивых смушков; свитка синяя перетянута красным поясом; шаровары полосатой пестряди; сапоги юхтовые.

Был один только отставной капрал Нейшлотского карабинерного полка, который мог танцевать с Андреем. Где собралась куча народу, там, верно, они тешатся. Капрал вытянется в струнку, как перед начальником, руки по швам, глаза направо; только ноги пишут разные узоры. Андрей станет против него, заложит большие пальцы за пояс, наклонится вперед, взглянет на сапоги - и пошел выделывать такие хитрые вензеля! Ударит трепака - земля трясется! А как начнет косить вприсядку - господи боже, что за удаль! Теперь нет таких танцоров.

Вдруг Андрей перестал танцевать, перестал гулять; все грустит, молчит, все думает; товарищи не узнают его; верно, его сглазили или изурочили. Разно говорили об этом, разно думали, и никто не мог догадаться; а Андрей просто влюбился, да еще как! Оно бы ничего, да лукавый попутал Андрея: он влюбился в панночку!

Там, под горою, стоит дом Фомы Фомича, моего двоюродного дедушки; одна сторона дома спряталась в сад, а другая безжизненно смотрит своими битыми окнами на широкий двор; этот двор теперь зарос травой, а прежде, при жизни дедушки, экипажи соседей не давали ей показываться из земли; нередко и коляска маршала гордо катилась по ней и, стуча и хлопая ветхими членами, останавливалась перед крыльцом. Хозяин дома, в нанковом сюртуке, с косою и Очаковским крестиком, 12 умел достойно принять именитого гостя, глубокомысленно разговаривал о губернских новостях и убедительно доказывал, отчего в гербе его петуший хвост и роза, а не другие цветы.

- Фома Фомич человек сильно мнительный, как по книге говорит,- несколько раз повторял один мой знакомый, приезжая от дедушки. Следовательно, по крайнему моему разумению, у него, должно быть, довольно скучно; а между тем и старики, и молодые, и судовые панычи, и офицеры …ского полка всякий день являлись к Фоме Фомичу, ели его хлеб-соль, в глаза свидетельствовали ему нижайшее почтение, за глаза смеялись над ним и не сводили глаз с его дочери, милой Уляси. Это был магнит.

И правда, Уляся стоила внимания: семнадцатая весна только что образовала роскошные ее формы… Но я не хочу, не стану описывать пластические красоты: об этом и без меня много говорили и писали. Да и можно ли сказать: мне нравится девушка, потому что у нее черные локоны, тонкая талия, маленькая ножка? Нет, так можно хвалить лошадь, можно хвалить охотничью собаку, но отнюдь не прекраснейшую половину прекрасного создания божия - человека. Есть особая прелесть, неуловимая, невыразимая для языка, но понятная для сердца, которую можно чувствовать, но не объяснить, и эту прелесть имела Уляся. Как мило краснела она, когда майор Хворостин, подсевши к ней, начнет, бывало, речь о погоде! Длинные ресницы ее опускались на пламенные глаза, и косынка сильно подымалась на груди.

Майор, знаток в женщинах,