Українське письменство - Микола Зеров

Видите ли Вы Соню?

Если бы Вы знали, как тяжело бывает здесь по временам. Не имеешь ни одного уголка, где бы можно было посидеть, как у Вас на Подвальной: ни своего стола, ни своего кресла. Боль утраты очень остра по временам.

Как долго я буду здесь сидеть — кто знает?

Не хочется уезжать, ничего не добившись, — а время выбрано самое неудачное. Это несомненно.

Пока — до свидания.

Будьте здоровы и веселы.

Пишите, если будет охота:

Покровка, 7, 127, Ф. М. Самоненку, для Николая Константиновича.

28. I. 1935

Дорогая Тамара Григорьевна, Ваше письмо очень меня смутило. Что хочет мне посоветовать Юрий Демидович? Если он в самом деле заинтересован в моем «оправдании» и верит, что оно в настоящих условиях возможно, пусть напишет по адресу, который Вам известен: Остоженка 22, 1. Я буду ему очень благодарен. Я вовсе не хочу оставлять за собою не заслуженные мною эпитеты и характеристики. Возможно, что я даже сам напишу ему отсюда. Его адрес, кажется, Львовская, 18, 1. Мои настроения по-прежнему туманны, неясны, нехороши. Я не знаю, на что мне решиться, что предпочесть. С одной стороны, хорошо бы остаться здесь, подальше от тревог и воспоминаний; с другой стороны, как-то обидно прощаться с могилой дорогого мальчика и с легким сердцем как бы изменять его памяти. Сам не знаю, колеблюсь, и уверенности не имею ни в чем. Пишите.

31. I. 1935                                                              Ваш М.

Дорогая Тамара Григорьевна,

У меня к Вам просьба. Постарайтесь, если не трудно Вам, свидеться с Юрием Демидовичем и попросите его написать мне по адресу хотя бы: Москва 34, Остоженка, 22, Марии Григорьевне Лободе, для Н. К. — что он считает необходимым написать или сделать мне для своей «реабилитации». Если он сам не сможет это сделать, пусть изложит это для Вас, а Вы перешлете мне по тому же адресу.

Я нервничаю и мучаюсь, а последние два дня (вчера и сегодня) схожу с ума. Три месяца со дня смерти и похорон Тусика — и, кажется, никогда еще боль утраты не была такой безысходной, как сейчас, вдалеке от мест, которые дороги по счастливым воспоминаниям, вдалеке от людей, с которыми связан интимно и сердечно, наконец, вдалеке от мест, где воспоминание о дорогом живет в вещах и людях. Сделайте, родная, что можете, для облегчения этой нестерпимости. Поддержите разрушающегося нервно человека.

Мое письмо, сам вижу, отчаянное. Но я уже не стыжусь ни слез, ни отчаяния. Вероятно, ошибкою было ехать в Москву, не уравновесившись душевно.

2 февраля 1935                                                       Ваш М.

Еще лучше писать: Москва, ул. Покровка, 7, кв. 127, Федору Михайловичу Самоненко, для меня.

Дорогая Тамара Григорьевна,

Ваша открытка, посланная на Покровку, получена вовремя. Большое спасибо за разговор с Юрием Демидовичем, написал ему большое письмо, которое сегодня-завтра передам (перешлю) через Вас, если Вы не возражаете. Конечно, надо доказать и показать, и фраза о наполеоновской армии, которая умирает, но не сдается, — хорошая фраза, но что мне делать, если мои нервы стали ни к черту не годны, и я способен только ныть и метаться. Во всяком случае, имейте в виду, что письма меня укрепляют, и если есть время и охота, пишите. Самое горькое для меня — это неустроенность жилищная. Я думаю, если мне только удастся осесть по-настоящему, мои настроения сразу изменятся к лучшему.

Итак, пишите. Видите, сегодня я бодрее и увереннее, и готов признать, что все со временем образуется. Иногда эту веру я теряю. Привет Вашей комнате, лампе, дивану и всем иным аксессуарам уюта.

12. II. 1935                                                          Ваш М. З.