Листи до Олександри Аплаксіної - Коцюбинський Михайло

Черні

Моя голубка! Я все время проболел и пока боюсь выходить на холодный воздух. Теперь мне лучше уже. Увидимся лучше не раньше четверга, на старом месте и в то же время. Если не в четверг, то на следующий] день и так далее. Как ты, голубка? Целую крепко и обнимаю. Скучаю страшно.

Твой.

306.

[IX 1912 р., Чернігів.)

Дорогая моя деточкаї Так не повезло нам. Я еще и до сих пор плохо чувствую себя и боюсь выходить на холод, но все же мне лучше. Очень соскучился по тебе, милая, так соскучился, что не нахожу слов выразить. Хочу увидеть тебя скорее, но раньше понедельника не рискну, да и то, если не будет такого холода. Приходи в понедельник в 6 часов без четверти на то место, где мы условились увидеться в последний раз. Если почему-либо нельзя будет, то во вторник там же и в такое же время. Мучительно хочу видеть тебя. Целую тебя и люблю. Как ты? Но ведь мы все расскажем друг другу при встрече. Еще целую.

Твой.

307.

19.Х [1912 р., Чернтв.]

Пишу, а когда брошу письмо, не знаю. Вот уже 3 недели не выхожу. Всякие болезни цепляются за мой ослабленный долгим недомоганием организм и не пускают меня выехать в Киев, где я думаю лечь в лечебницу. Чрез 2—3 дня, не смотря ни на что, поеду в Киев. Кроме физических страданий, бессонницы, астмы и пр. прелестей, мучит меня невозможность послать письмо тебе, узнать что-нибудь о тебе. Я не знаю даже, уехала ли ты или еще дома, не знаю, когда уедешь и как писать тебе. На всякий случай брошу в ящик 2 письма одновременно: это — на твое имя и другое на имя подруги, с просьбой передать или переслать тебе по адресу. А ты мне напиши (в г. Киев, Главный Почтамт, Крещатик, до востребования, мне), сообщи свой адрес, которого я, к сожалению, не взял у тебя при встрече. Уж если не везет, то не везет.

В Киеве я поступаю в ведение врачей — друзей, хороших специалистов, кот[орые] обещают поставить меня на ноги. Я, вероятно, к твоему возвращению домой тоже буду дома и постараюсь увидеться с тобой.

Как твое здоровье, голубка, как поживаешь? Не забыла ли еще меня? А я только и думаю о тебе. До свидания. На всякий случай напиши мне и местное письмо (до востребования, предъявителю почт, расписки № 170) и сообщи свой тепер[ешний] адрес. Целую крепко.

308.

19.Х [1912 р., Чернит]

Одновременно бросаю письмо и по твоему адресу: если одно не дойдет до тебя, то м. б. другое будет счастливей.

Я писал тебе о своих неудачах, о том, что уже 3 недели не могу выйти на воздух, что болезнь моя разлучила меня с тобой и я ужасаюсь, что ничего не знаю о тебе, не знаю даже, где ты и куда тебе писать. Чрез несколько дней (2—3) я непременно уеду в Киев, в больницу, где будут меня лечить врачи-специалисты, мои друзья. Вот ты и напиши мне о себе (сообщи свой петербургский] адрес) в Киев, (Крещатик, Главный Почтамт, до востребования, мне) и еще на всякий случай, местное письмо, до востребования, предъявителю почтовой расписки №170. В этом письме тоже сообщи свой адрес, чтобы мы были связаны, наконец. К твоему приезду из П[етер]-бурга я буду, вероятно, здесь и постараюсь увидеться, а теперь отчасти рад, что ты меня не видишь, так я похудал и изменился. Не забывай меня, я уверен, что все будет хорошо и все временные невзгоды пройдут бесследно, лишь бы мы любили друг друга. Целую тебя крепко. Желаю в[е]селой поездки. Еще целую.

309.

1 ноября 1912. Киев.

Наконец-то, дорогая моя, радость ты моя, получил я вчера вечером твое письмо из Петербурга. Оно лежало здесь почти 5 дней, а я не мог его получить, а почему, сейчас увидишь, как только начну рассказывать все по порядку.

Выехали мы из Чернигова, кажется, в один день, 21 в воскресенье. Я только пароходом. Чувствовал себя настолько плохо, что пришлось взять отдельную каюту 1-го класса, но все же доехал с трудом, промучившись от астмы, кашлю и болей всю ночь. Остановился я в гостиннице и сейчас же пригласил на консилиум трех известных врачей. Мучили они меня больше 2-х часов, осматривали, выслушивали и пришли к заключению, что все мои болезни происходят от плохого сердца, слишком переутомленного и не желающего работать. И все вместе настаивали, чтобы я избрал для лечения не частную лечебницу, а университетскую клинику. .По счастливой случайности там теперь как раз заинтересованы сердечными болезнями — и проф. Образцов и ассистент его Стра-жеско135 — вот только попасть туда трудно, редко бывает место. Однако мои друзья — врачи устроили меня в клинике и на второй день после приезда в Киев я туда переехал. Сначала поместили меня в одной комнате с другим больным, что было неприятно (свободной комнаты не оказалось), но через три дня перевели меня в чудную, светлую, совершенно отдельную комнату. Как только осмотрели меня в клинике, сейчас же уложили в постель — и вот уже 9 дней лежу пластом, не смея вставать, а сколько еще придется провести в постели, не знаю. И здесь говорят, что сердце у меня очень плохое, но обещают исправить его.

Ежедневно меня посещает проф. Образцов, его помощник Стражеско, ординатор Рафиев (турок), последний 2 — 3 раза в день и еще 2 моих знакомых врача. Таким образом, я более чем обеспечен медицинской помощью. Мои литературные] занятия первый раз, кажется, сослужили мне службу, т. к. здесь все гордятся, что лечится у них писатель — и все, начиная с прислуги, сестры милосердия и кончая профессором, бесконечно внимательны ко мне и добры, мне даже неловко, так заботятся обо мне, выдумывают (против клинич. правил) всякие блюда, ухаживают за мной и т. под. Здесь очень дешево; я плачу только 3 руб. в сутки за все (врачи, лекарства, уход, пища и даже белье). Самочувствие у меня лучше, уже 4 ночи спал понемногу и хотя на шестой день своего пребывания здесь потерял в весе 13 фунтов (I), но меня успокаивают, что это хорошо, т. к. почти совсем сошли отеки ног. Теперь меня отпаивают молоком и иодом. Ежедневно, от 3 до 6 —у меня прием гостей. И кого тольхо не бьіваеті Знакомые и незнакомые. Приносят книги, весь стол завалили, цветы, розы, хризантемы японские всяких цветов—превратили комнату в цветочный магазин. Я уже смеюсь: хоро[шо] порой болеть, когда тебя так балуют. Но все это, конечно, я охотно променял бы на возможность хоть разок увидеть тебя, пускай даже в неудобных условиях, поцеловать, прижать к сердцу и с обновленными силами приняться за работу. А работать как раз и не могу — чувствую общую усталость. Так вот почему я не мог также получить здесь твое письмо: лежу. Наконец нашел такого человека, которому доверил получить письмо. Ты отвечай мне сейчас по прежнему адресу (Крещат. Главн. Почтамт, до востреб.) с таким расчетом, чтобы письмо получилось здесь не позже 9—10, т. к. 10 на несколько дней приедет В[ера] И[устиновна] и будет неудобно получить при ней. Надеюсь успеешь, т. к, письмо идет сюда, кажется, дня 4, не больше. Только отвечай сейчас же, как получишь мое. Устал. Трудно писать больше. Прости, что описывал скучнейшие в свете вещи — болезни, но этим письмом я ввел тебя в курс моей жизни, а теперь буду писать о чем-нибудь поинтереснее.

Если меня любишь, голубка, не беспокойся мной: мне уже значительно лучше и я надеюсь скоро поправиться и увидеться с тобой. Пожалуйста веселись в Петербурге сколько возможно, и за себя и за меня. Мне будет приятно думать об этом. Скоро напишу опять, а теперь крепко от любящего сердца целую и обнимаю. Люблю.

Твой.

310. А

4.XI 912. Киев. Университет, клиника.

Дорогой мой, любимый Шурокі В газетах пишут, что здоровье мое улучшается и на этот раз известия довольно правдоподобны. Мне, действительно, лучше, моя голубка. Астма почти оставила меня, аппетит улучшается и я с гордостью сообщаю врачам, что выпиваю до 7 стаканов молока в день. Сердце спокойнее и охотнее принимает мелкие радости жизни; луч солнца в окне, букет цветов, принесенный друзьями, человеческую ласку и внимание. А на отсутствие последнего я не могу пожаловаться. Все так нежно, с таким вниманием относятся ко мне, не жалея ни времени, ни средств даже, что я вечно пребываю сконфуженным и готов порой провалиться сквозь землю. А, все таки, врачи держат меня в постели, запрещают волнения, движения — все, чем проявляется жизнь. Начинаю понемногу спать. Работать еще не могу, но много читаю. Знакомлюсь с новым для меня писателем Джеком Лондоном ,36, американским Горьким, работавшим в качестве чернорабочего на золотых приисках в Аляске137. У нас Лондону сделали рекламу Андреев 138 и Куприн139 и, по моему, совершенно напрасно. Это писатель типа Брет-Гарта140, только без его таланта и поэтичности. Порой удается написать ему удачный рассказ, интересный по своей экзотической обстановке, но в романах он скучен, однообразен. Вокруг меня лежат новинки книжного рынка и я предвкушаю много удовольствия от ознакомления с ними. Хочу воспользоваться также университетской библиотекой и почитать по ботанике и зоопсихологии, т. к. в последнее время я совершенно отстал в этих любимых мною науках. Не подумай, однако, что я собираюсь лежать здесь всю зиму. Как только позволят мне встать с постели, укачу домой—и за работу. Планов относительно поездки на юг не имею еще, как-то трудно мне теперь вообразить, что будет. Во всяком случае, мы увидимся еще не раз по возвращении нашем домой.

Получила ли ты мое первое письмо отсюда, в котором, между прочим, я просил тебя сейчас же мне ответить по тому же адресу, т. е. Киев, Главн. Почтамт, Крещатик, до востреб., мне, с таким расчетом, чтобы твое письмо было здесь 9, 10, не позже. Потом ты сделаешь перерыв, пока я не сообщу тебе. Постараюсь писать тебе почаще, хотя по моему почерку ты видишь, до чего безобразно писать лежа.

Голубка моя! Веселишься ли ты, здорова ли ты? Я очень хотел бы, чтобы ты от души веселилась. Не думай о моей болезни, мне ведь легче. Не забывай только обо мне. Целую тебя крепко, как люблю, моя детка, моя родная, мой милый друг. Еще и еще целую. (. . . . •.•)^^ ♦

Твой.

12 XI 912. [Київ.]

Спасибо тебе, дорогая, милая, за все три твои прекрасные письма. Целую за них каждый твой пальчик. Не писал долго потому, что не мог и даже не хотел. Не потому, чтобы состояние здоровья ухудшилось, а потому, что самочувствие, в зависимости от способа лечения, было невозможно плохо, и я боялся огорчать тебя.