Листи до Олександри Аплаксіної - Коцюбинський Михайло

День свой я думаю устроить таким образом: к 9 часам утра я буду совершенно готов и сажусь за работу до 1 часа. После обеда гуляю, читаю газеты, книги, а также пишу письма, от 7 до 9 — обед и общество, а затем от 9 до 11 опять работа — и спать. Сегодня я совсем не гулял, не дали, а очень досадно, т. к. погода чудесная. Солнце такое жаркое, что я даже загорел, краски удивительно по-весенни ярки, масса цветов. Дверь на балкон открыта весь день, я сегодня сидел часа 2 на балконе в одном костюме, без шляпы и все таки было жарко. Не могу себе представить, что у Вас морозы, снег вообще зима. Наш садовник старается и ежедневно ставит в моей комнате по два букета. Как жаль, что тебя здесь нет ты так любишь цветы. Посылаю тебе фиалку, я ее предварительно поцеловал. Хотел бы послать больше, даже целый букет — но увы! Через неделю — рождество (у итальянцев, конечно), но я буду его праздновать вместе со всеми: говорят эти праздники проходят здесь интересно, я тебе опишу их.

Как бы хотелось получить от тебя хоть несколько слов сегодня вечером или хотя завтра утром (почта приходит 2 раза в день). Может бы я почувствовал твой поцелуй, посланный в письме. Но я могу поцеловать тебя и авансом.

Будь здорова, мое сердце, пиши мне и люби меня. Обнимаю тебя горячо. Не забывай.

Твой.

274.

З.ХІІ 911. [Капрі.]

Сердце мое Шурочка! Я получил твои письма, 4 и 5-е. Свои начинаю нумеровать с первого №, т. к. забыл, сколько уже выслал. Твои письма доставляют мне искреннюю радость, без них было бы мне очень тяжело. Прежде всего, отвечаю на вопросы, чтобы не забыть. Кашляю я меньше, хотя уже два дня как слегка простудился и опять кашель. Было так жарко, что я сбросил пиджак и так сидел у себя на веранде, а этого зимой не следует делать, вспотел — обвеял ветер и опять немного кашляю. Впрочем, такие пустяки, что и писать не стоит. Сердечные припадки отошли в область преданий. Я не волнуюсь, бросил пить кофе и вино, нет холодов — значит нет причин для сердечных страданий. Наши домашние живут, кажется, неплохо, все здоровы, из детей пишет только Оксанка — и пишет очень милые письма. Карточку свою я уже показывал здешнему фотографу, но он меня огорчил, сказав, что она очень бледна для переснимка и не выйдет. Не огорчайся. Кажется дома есть у меня другая, такая же, лучше сохранившаяся, надо только поискать, что я и сделаю в свое время.

Ты мне напомнила о 3 числе и я загрустил. Как мне

тяжело будет в этот день здесь. ( ) ^

Последние два дня я никуда не выходил, хотя погода была совершенно летняя. Пришла литературная новинка — роман Андреева "Сашка Жигулев"112 и мы компанией читали ее. Очень слабая, плохо сделанная вещь. Затем Бунин читал свои новые рассказы, особенно удачен один: "Хорошая жизнь", будет напечатан в "Современном мире".

Сегодня вышел гулять и принес цветущих миртов" — они вновь зацвели. Вообще здесь везде цветы и цветы. Я теперь пишу: заявил, что не могу много уделять обществу времени—и правильно. Сажусь за работу113 по утрам и вечером от 9 ч. К сожалению, очень мало времени у меня, мало читаю. А читать есть что: газет больше 20, все журналы, даже второстепенные и все последние новинки в области литературы. Словом—столько книг я давно не имел под руками. Кроме того, книги на иностранных языках. Итальянской литературой я непременно займусь. Радует меня" что ты поправляешься. Пожалуйста, не останавливайся, полней, сколько можешь, тебе это надо и мне наверное понравится. Зато я очень огорчен, что ты скучаешь. Старайся развлекаться, голубка. Вот и я стараюсь утешить себя работой, ведь мало радостей здесь у меня без тебя, конечно.

Сижу и работаю, нервы успокаиваются, вокруг тишина, чистота и красота. Надо мной острят, уверяя, что у меня комната как у невесты, а, между тем, это сущая правда. Только море шумит да солнце передвигается по комнате (оно весь день гостит у меня), а в передней ругаются попугаи или смешно поют модные арии, передразнивая старух. Пора

кончать, зовут обедать. Целую тебя, голубка ( )-

Твой.

275.

12.XII 911. LKanpi.]

Как ты меня испугала, дорогая моя, своим письмом, только что полученным мною (№ 6)! Мне и сейчас жутко, когда подумаю, что ты подвергалась такой опасности. Успокоилась ли ты? Я, право, начинаю бояться за тебя.

А у нас все проходит мирно. Вчера началось рождество (сочельник). Еще за несколько дней перед рождеством знакомые стали обмениваться подарками. Подарки эти ставятся на стол на видном месте и стоят все праздники. У моих хозяев все столы завалены ими. Стоят пышно разодетые куклы, в шелковых вышитых платьях, а под платьями у них полно винных ягод или фиников. Бутылки вина, малые и ведерные, вышитый бархат для туфель, подсвечники, кольца, фрукты, салфетки и цветы, цветы без конца. Ко всему прилеплена поздравительная карточка. Даже я получил букет роз и фиалок (от кого — не знаю) с поздравлениями: "Molti felici angurii е bon Nótale!", много хороших пожеланий и доброго рождества. На сочельник собрались к нам гости: Бунин с женой (красивой дамой, племянницей Муромцева) и с взрослым племянником (переводчиком Диккенса), поэт Черемнов с матерью, один начинающий писатель с невестой. Вся комната, буквально, завалена была букетами, посреди стола возвышалась огромная бутыль с каприйским вином, окорок под турецким флагом и индюшка под италынским, ну и пр., как полагается на званном ужине. Было весело, оживленно, сначала писатели поругали всех отсутствующих собратий, потом похвалили друг друга, ну, все, как следует быть. К 12 часам мы отправились в церковь. Ночь удивительно тихая и теплая, небо парадное, праздничное, звезды все в сборе. В церкви полно людей, орган играет оперные вещи, 6 ксендзов ревут по-латыни, а тут же, среди молящихся, маленькие собаченки вычесывают блох. С улицы, с гор доносятся беспрерывные взрывы петард, с ружейным залпом палят петарды и на пороге церкви, и дым от них смешивается с дымом кадильниц. В 12г/2 часов толпа выходит из церкви на площадь и тут начинается праздник. Взрослые и ребятишки бросают в воздух сотни петард, которые с ужасным треском лопаются в воздухе и окруженные снопами искр, как золотыми кудрями, падают на землю, кружатся и стреляют. Ребятишки бросаются на огонь, в самое пекло и мелькают в огне черными силуэтами. А петарды вспыхивают по горам, с шумом и треском, бесконечное число раз повторяемым эхом, летят у тебя над головой, стреляют под ногами, пугая женщин. Уже не сотни, а тысячи выстрелов и огней окружают тебя, все исчезает в дыме и трудно дышать, как на войне. Этот шум, крики, огни и выстрелы продолжаются целый час и слышишь возле себя какой-то наивный голос русского обывателя: "Ах, боже! и ни одного городового!". Толпа веселая, визгливая, шумная. У мужчин в петлицах цветы, у женщин— букеты. Но вот среди этого гвалта слышится музыка. Из узкой улички со сводами, как из катакомбы, выползает светящийся хвост, целая цепь фонарей на высоких шестах. За фонарями идут "дзампоньяры" (пастухи из Абруццы), играющие пастораль (новены) на первобытных инструментах — волынке и деревянных дудках. На ногах лапти, высоко перевязанные по ноге ремнями, черные плащи, головы обнаженные и сухие, строгие лица. За ними маленький мальчик, кудрявый, как херувим, в белой рубашке, несет корзину цветов, среди которых голый ребенок — христос. Над мальчиком несут египетский зонтик, круглый, с длинною бахромою. А дальше толпа. Идут и исчезают в церкви. Через несколько минут другая такая процессия с музыкой и пением, но Христа благоговейно несет старик, самый старый киприйский столяр, изображающий Иосифа. Ого! думаю себе: здесь дева Мария родила сегодня двойни! Процессия среди треска петард, шумих и клубов дыма ходит по улицам с пением, иду за ней и я. Весело! Думаешь как это все старо, старее Христа. Когда-то люди носили так идолов, затем Христа, (. . — . . .). И чувствуешь себя одним из звеньев большого кольца человеческой жизни. В 3 часа ночи расходимся по своим комнатам.

Что-то я расписался сегодня, боюсь, что утомил тебя, голубка. Прости, если так.

Чувствую себя неплохо, пишу понемножку, читаю еще меньше, но ведь теперь праздники, гости и т. под., мешающие правильно работать. Кроме того, публика донимает меня письмами и приходится немало уделять времени на коррес. понденцию. Как это ни странно, все некогда.

Сегодня у нас скверная погода. Я даже не пошел в синематограф, хотя меня и тянули туда смотреть Триполи и какую-то очень комическую обезьянку, как пишут в афишах.

Ну, будь здорова, сердце мое, береги себя, не рискуй, гуляй и думай хоть изредка обо мне. Авось скорее пройдет нам время разлуки. Целую крепко, обнимаю и прижимаю к сердцу.

Твой.

276.

17.ХП 911. [Капрк]

Ей богу, не знаю, дорогой Шурок, правильно ли я нуми-рую письма, третье ли это письмо с тех пор, как завел нумерацию, или четвертое. Ну, да это неважно. Напиши мне, не пропадают ли письма, все ли получаешь. Я только что получил твое № 7. в котором ты нарекаешь, что родилась 13-го. И как тебе не стыдно! Я обиделся даже. Когда я вспоминаю о дне своего рождения, я благословляю его, т. к. если бы я не родился, я не встретил бы в жизни тебя, мое счастье и радость моя. Все таки хорошо жить, когда среди невзгод и тяжести жизни цветет любовь, прекрасное, божественное чувство, со всем примиряющее и все оживляющее. Семь лет я люблю тебя, а мне кажется, что не прошло и семи часов, так мое чувство свежо и ново. Разве это не чудо, разве это не радость. Если ты не ощущаешь этой радости, мне жаль тебя. Ведь так редко встречаешь человека, которого можно долго любить. И не только долго, но и свежим, вечно новым чувством согревать сердце. Может быть, это лежит в нас самих, может быть, это особый дар, но я благодарен судьбе за него. Целую тебя и поцелуем закрепляю свое чувство радости и благодарности.

Не помню, моя голубка, хвалился ли я тебе в прошлом письме, что уже закончил свой рассказ п4. Помнишь—пасха? Отложил его в сторону, не хочу никуда сейчас посылать, пусть полежит, тогда исправлю, переделаю а, тем временем, буду писать другой115. Мне немножко мешают работать. Завелись у меня поклонницы, какие-то молодые дамы с мифическими мужьями, которые где-то, в каких-то странах живут, но к женам не приезжают.