Фольклорно-етнографічні нариси та статті - Свидницький А. П.
- Не поправляйсь, не поправляйсь,- кричат зісподу.
- Говори! - ответит он, та ногами в боки, наче острогами.- Ось лише везіть добре; а я не впаду.
Так верхні скачут до тех пор, пока кто из них не свалится на землю до гасла. Гасло дают зісподу; годі, кричат, или злазь и т. п. Если же не выскочит, а только гицне, или же, вискочивши, зсунеться и т. п. до гасла, так что ногами коснется земли, то спідні идут скакать, а верхні станут за коня. Если заметят, что кто из вскочивших нетвердо сел, то гасло нарочно не скоро подають. И сколько суматохи при этом! «Держись, держись, держись!» - кричат спідні на своїх, «Держись, держись!» - кричат верхні на свого. А той причепиться й держиться, аж руки мліють. В крайних случаях и зубами схватится, не разбирая места, да в азарте попадет, вместе с полотном, и тіла шмат.
- Не кусайся! - завопит укушенный.- Хто там? який там сучий син заходивсь з зубами коло купра!.. Ай, а-й! годі! хай вам цур!» А те, знай, смеются; «А!..- крякнет укушенный после всего,- ну добрі має зуби. Як собака вкусив. Бігме, що, певне, і тіло вирвав...» Да вот те уж готовы, пора становитись. И становятся снова в прежнюю позицию, не забыв сказать: «Та не кусайтесь, бо вискочу; ви ж не вовки, щоб живцем їсти. А кому мало свяченого, кобили шукай або біжи зайця злови... Глядіть же! не кусайтесь - гей, собаччя! ви чуєте? не кусайтесь, говорю вам!» - прибавит, уже спрятав голову. Да те, к кому речь относилась, и не расслышат: они рады, что скакать пора, и гайда - один за другим.
Довгої лози. Эта игра не имеет сама по себе ничего замечательного; играющие ложатся прямо на землю в ряд, один от другого на несколько шагов, и последний поднимается, бежит и перескакивает через всех лежащих. На другом конце и сам ложится. То же делает и следующий и т. д. Бегут не поодиночке, но едва первый перешагнет двух-трех, как начинает следующий, там следующий и т. д. Вся прелесть довгої лози состоит в живости, с какою парубки бегают, и в плавности. Для штуки иной лежащий гицне, щоб бегущий носом запоров. Если это удастся, то общий смех наградит его выходку; но случается, что этот не піде кимульом (клубком) и даст тому пляскача и поскачет далее. Тогда смех имеет для него обратное значение; а кроме того, ще й пашить.
Есть и дівоча довга лоза. Эта уже с песнею. Девицы берутся за руки попарно и становятся пара от пары в некотором расстоянии. Руки они поднимают догори и образуют род одвірців (что-то вроде буквы «П», только перекладина на середине выше, а по краям ниже; головы, разумеется, выдаются). Число пар неопределенно. В образованную таким образом цепь дверей последняя пара пробегает, и все поют:
А в довгої лози
Скакали дівки, як кози.
Пробежавши под всеми руками, эта пара останавливается и поднимает руки в свою очередь, а следующая бежит и т. д.
В парубочей довгой лозе число играющих также не определяется.
Замечательнейшая и последняя парубоча игра, это - чорт (в чорта грати). Она довольно сложна и имеет мифический характер. 72
Кроме этих игр, парубки иногда грають в м’яча. Но игры в мяч не великодні; из них употребляются только те, которые не требуют много места, как-то: в коня, в каші, в середи́нки, в горішка́, в некоторых местах в тарапати - игра, имеющая двенадцать частей (колін). По желанию играющих, число колен уменьшается до шести, но может и увеличиваться (вподвійні) вдвое, (впотрійні) втрое, даже вчетверо и вшестеро. Существует еще игра, называемая стінкою (стінка), и некоторые другие.
Заключительною парубоцькою игрою надо поставить искусство строїти дзвіницю: становится пять, на них - на плечах - четыре, на четырех три, там два и, наконец, один. Чтоб дзвіниця не впала, берут длинный шест, за который держатся руками средние в каждом этаже и верхний. Так они удаляются з цвинтаря, щоб уже не вертатись для игры до прошлого року. Дзвіниця подвигается и поет, за нею идут остальные парубки и также поют; сверх того, той навприсідки, той колеса... Як пішла вже дзвіниця, то з цвинтаря всі - наче їх віником замів. Как-то грустно становится, когда видишь уходящую дзвіницю: она будто символизирует удаляющийся великдень. Самая веселость удаляющихся кажется натянутою, искусственною; их песни - не песни, но прощанье, голосіння, и, несмотря на