Листи до Олександри Аплаксіної - Коцюбинський Михайло

А интересно, что ты скажешь. Хотел послать тебе в корректуре, но послать отсюда — это значит переходить чрез цензуру, которая задержит несколько дней. Будь здорова, моя голубка, береги себя, люби меня и думай о встрече, как я думаю с нетерпением. Целую и обнимаю горячо.

Твой.

238.

J.VII 910. Capri.

Милая! Ты все сердишься на меня, все подозреваешь, что я что-то утаиваю, не хочу говорить и т. п. Нет, моя голубка. Если не говорю чего, то разве мелочей. Мои подозрения основывались вот на чем: я очень долго не получал ответа на первые свои письма с Капри. Домой я написал позже, чем тебе, а ответ получил 2 раза. Между тем, мне пишут из дому, что не получили одного моего письма, так как я, вероятно, послал его по ошибке кому-нибудь другому (дальше следует красноречивое многоточие). У меня было основание предполагать, что письма к тебе перехватываются (меня ничем не удивишь) и если я близко принял свое подозрение к сердцу, то не только из-за собственных неприятностей, но, главным образом, из-за твоих. Мне странно писать это, я все думаю, что ты не считаешь меня холодным эгоистом, думающим всегда только о себе.

Подозрения мои не оправдались, ну, вот и все. И поставим точку. Не надо думать обо мне очень плохо. На счет того, чтобы "расстаться", я уже ответил тебе в предыдущем письме и ничего нового написать не могу. Хотя ты и успокаиваешь меня относительно своего здоровья, но я все же не успокоился. Очень мне грустно, что ты плохо выглядишь что ты переживаешь разлуку с мамой так тяжело. Я понимаю это и, сочувствуя, крепко целую тебя. Не скучай, голубка. Я почему-то думаю, что мама возвратится скорее, чем ты рассчитываешь. И вы опять заживете все по-старому.

Теперь несколько слов о себе. Самочувствие у меня не плохое. Знакомые говорят даже, что я очень поправился, глаза, будто, стали живее, бодрее, а усталость всегда у меня смотрит из глаз.

Веду жизнь попрежнему, весь день ничего не делаю и в то же время мне ужасно некогда. Как это случается — не знаю. Должно быть от лени и от того, что я стараюсь как можно меньше быть в комнате, я вечно на воздухе, на солнце. Похож я теперь на араба, чернотой перещеголял даже местных жителей, а белый костюм и красная феска еще более оттеняют загар. При встречах на меня оборачиваются.

Дней десять буду вести жизнь еще тише прежней, т. к. Горький выехал к своим детям в Геную и я остаюсь в уединении. Правда, молодое поколение обещало заходить ко мне, но я увильну как-нибудь. Все таки для меня тяжело часто быть в обществе. Три последние дня я, например, не обедал дома. Хозяин гостинницы даже в претензии на меня за это.

Спасибо тебе за известия. Я хотя и читаю газеты, но все же твои сообщения перечитываю с интересом. Очень хотелось бы мне, чтобы ты в письмах спрашивала меня обо всем, что тебя интересует. Боюсь, что многих вещей, обыденных для меня потому, что я уже сзыкся с ними, но интересных для тебя по новизне, я не отмечаю в своих письмах. Я охотно буду удовлетворять твое любопытство, только спрашивай.

У нас дома прибавление семейства. Мою тетю перевезли из Винницы и она поселилась у нас. Она очень стара и, как будто, не совсем нормальна, была в полном уединении у себя. Теперь поправляется.

Как же тебе живется в новой обстановке? Удобно ли? Не скучай только, мое сердце, помни, что я тебя люблю и живу надеждой на наши встречи. Целую тебя, дорогая. Обними меня заочно и подумай обо мне иногда немножко. Я буду счастлив от этого. Еще целую. Не забывай твоего Мусю.

239.

3.VII 910— Capri.

Дорогой Шурок! Что ты выдумала, будто пишешь мне часто что-то неприятное, злое, а я сержусь. Ничего подобного! Если ты бываешь иногда в скверном настроении и это

настроение отражается в письмах, я нисколько не удивляюсь и совсем не сержусь. Напротив, мне только бесконечно жаль тебя и всякий раз после этого хочется обнять тебя, утешить, успокоить. Ведь я знаю, какая ты хорошая, нежная и деликатная. Знаю это лучше, чем ты сама.

Обо мне не беспокойся. Я чувствую себя хорошо, солнечные ванны помогают мне. Скучно только беречься солнцг. Оно здесь предательское. Кажется ласковым, не горячим, а только зазеваешься, сейчас обожжет, сделает раны, которые трудно залечиваются и вызывают лихорадку, от которой так нездоровится, что приходится лежать в постели. Я берегусь, но все же сегодня так нагрело меня, что все тело горит и покалывает мелкими уколами. Но это ничего, ожогов нет. Я хотя не купаюсь, но моюсь весь морской водой, что очень приятно.

Досадно, что мне осталось жить на Капри еще 17 дней. 20 я выеду отсюда и ты имей в виду, что письма можешь писать сюда не позже 13-го, если, конечно, бросишь 13-го письмо так, чтобы око з тот же день пошло. Потом начнется для меня тяжелый, почти месячный, перерыв: я не буду получать твоих писем! Это ужасно. Писать тебе я буду, но ответа ты не успеешь дать, т. к. я все время буду в дороге.

Напиши мне еще раз, что я должен купить тебе на твои деньги. Золотой цепочки ты уже не хочешь. Если я не найду хрустальной, то что вместо нея: какого запаха духи? Пожалуйста, не забудь ответить подробно на эти вопросы и вообще пиши подробно обо всем. Я великолепно разбираю твои письма и все читаю без всякого затруднения. За то сам пишу неразборчиво, но, быть может, ты уже привыкла к моим каракулям. Беспокоит меня эпидемия холеры.

Ты, смотри, берегись, не употребляй зелени в сыром виде и часто мой руки. Прости, что я занимаю твое внимание такими мелочами, это от беспокойства.

У "нас* никаких эпидемий нет, да и вообще их здесь не бывает. Это одно из самых здоровых мест на свете. Здесь умирают только от старости — и то в январе. В другие месяцы, как здесь говорят, не услышишь похоронного звона.

Здесь сейчас не жарко, все свеж [о], точно весной. Как у нас?

ш

Будь здорова, мое солнышко. Целую тебя, любимая. Получаешь ли мои письма, а также получила ли мою фотографию (над морем).

Еще и еще целую. До следующего письма.

Твой.

240.

7.VIÏ 910. [Капрі.]

Добрый день тебе, сердце мое. Наконец получил от тебя известие, что мои письма сразу вместе дошли до тебя. Где они были? Не читает ли их кто-нибудь? Ведь это очень странно, что они так получаются. Я так беспокоился, что ты не получаешь моих писем, что три дня не писал тебе — зачем, думаю, писать, если не ты их читаешь, а кто-нибудь другой. Так было и в период от 16 по 21 — я тоже тогда не писал. На проверку выходит, что хотя со странностями, но мои письма доходят. Спасибо, что ты пишешь мне, какие письма получаешь, то есть от какого числа. За это время, если не считать понятного тревожного настроения, я чувствовал себя недурно. Брал солнечные ванны, гулял, отдыхал. Правда, солнце не совсем деликатно поступило с моими ногами и спиной, обожгло их так, что я вынужден был сделать перерыв но теперь опять все хорошо. Опишу тебе кратко местный религиозный праздник, который был здесь в воскресение. Но прежде должен сказать, что религиозность итальянцев — не больше, как любовь к театру. Актерами являются попы. Каждый поп — это не больше, как актер, холостой бритый мужчина, который для успеха должен обладать голосом, даром слова, ораторскими приемами и умением исполнять свою роль в религиозных драмах и комедиях.

Празднество происходило над морем, в части острова, который называется Grande marina. К вечеру набережная вся украсилась арками, на вершине каждой — толстый нагой ангелочек, похожий на купидона, улыбался откормленному голубю, изображавшему св. духа. Арки убраны красной материей с золотой бахромой, а под каждой канделябр из старинного хрусталя на 6 ламп. В конце улицы была сооружена часовня, вся из красного шелка, золота и белых верхушек, вся уставленная цветами и растениями, а дорога к ней усыпана лимонными листьями. Посреди улицы эстрада для оркестра, убранная зеленью. На балконах вывесили кто что имел, летние и зимние одеяла (конечно, пестрые), кружевные мантильи, цветные платки, шарфы, ленты, даже клеенки со столов. Все время взад и вперед ходят по улице музыканты в красивых мундирах с малиновыми воротниками, в шапках, шитых золотом и играют на своих трубах, кларнетах и барабанах. Под навесами—сладости, пряники, с запеченным внутри образком святого, четки из зерен орехов, чтобы и желудок не забывал молиться. Жители одеты парадно, везде на балконах синьоры без пиджаков и синьорины в тюлевых платьях декольте.

Но вот на скалах начинают трещать петарды, синий дым, красивый как море, которое плещется у самых ног, закрывает дома и из дыма появляется процессия. Впереди музыканты и певцы, затем несут громадное знамя, голубое в золотых цветах, достигающее 2-го этажа домов. Впереди 2 шнурка от вершины, его несут маленькие мальчики, сзади — 2 разрезные конца — опять мальчики. Затем попарно идут мужчины с толстыми восковыми свечами и между собой за руки ведут крохотных мальчиков в костюмах купидонов, амуров и др. фантастических]. За ними—девицы, масса девиц, все в белых кисейных платьях, с голубыми поясами, с серебряными медальонами на синих лентах, а голову и лицо покрывает им голубой газ. Каждая пара ведет за руки маленькую девочку в таком же костюме и в венке. Далее — дама несет меньшее знамя, тоже голубое, и 4 веревки от древка поддерживают 4 девочки. Затем целая толпа поющих женщин, а за ними 20 попов, в фиолетовых мантиях и пурпурных мантильях. Наконец шествует главный жрец, ведомый под руки двумя попами а над ним 12 человек несут такой балдахин, что можно покрыть им полострова. Дым вьется, петарды трещат, морс плещет, музыканты играют, толпа поет, попы ревут и так они гуляют взад и вперед, а с балконов все время сыплют на них цветы, цветную бумагу и пр. Вот тебе и вся комедия. Вечером были фейерверки, петарды, музыка, вино и веселье.

Прости, что я так кратко и бледно описал тебе праздник так как спектакль все же был интересный.

Сейчас 4 часа, должен бросить письма и успеть сходить до обеда (обедают здесь в 8 ч.) на Анакапри, а это не близко. Вчера вечером от 5 ч. до 11 был на море. Остров при лунном освещении — поразителен, грандиозен, точно Миланский собор из резного белого мрамора. Страшно эффектно свечение моря. От каждого движения весла, руки, волны —сыплятся тысячи, миллионы искор, точно ивановских светлячков и вода вся горит огнями, как небо звездами.