проникновения в формальную сторону шевченковского творчества. И это понятно. Переводчики […] не всегда были расположены к высокой оценке поэтического хозяйства Шевченко: готовы были видеть в его «неточных» рифмах признак недостаточной выучки[577] и, в сознании школьного своего превосходства, в своих переводах поправляли его, оставляя без внимания его зыблющиеся созвучия и гибкую игру интонаций; не замечали, как заметил хотя бы тонко использовавший поэта Э. Багрицкий, разнообразной тонизации его силлабических строк, его пауз и переносов. А если и чувствовали это, то по бедности версификационной техники не находили силы воссоздать «мелодику» оригинала.
Сказанного достаточно, чтобы объяснить интерес, который в свое время возбудило известие о работе над «Кобзарем» Ф. Сологуба. Если правда, что лучший перевод есть перевод смелый, а смелость перевода заключается в свежести словосочетаний, разрушающих штампы привычного понимания и восприятия текста, — то ясно, что обещало имя Сологуба, своеобразного переводчика и мастера стиха, чрезвычайно чуткого к вопросам ритма и эвфонии. С этой стороны — со стороны формальной — несомненно было его превосходство не только над Колтоновским или Белоусовым, но и над прославленными поэтами-переводчиками прежнего времени, как Мей и Плещеев.
Но — и это но было и ощущалось остро — опасение заключалось в несомненном, известном всем, упадочническом мироощущении Сологуба, одного из самых ярких представителей эстетического импрессионизма и символизма в русской литературе. […] Отсюда у Сологуба его эстетическое отталкивание от русской провинциальной скудости в «Мелком бесе», унылое, лишенное перспектив, бессильное противопоставить «низкой действительности» положительный социально-политический идеал; отсюда у него и проповедь ухода от «грубости» повседневной жизни в творческую мечту и стройные гимны смерти как освобождению:
О, смерть, я твой. Повсюду вижу Одну тебя — и ненавижу Очарования земли. Людские чужды мне восторги, Сраженья, праздники и торги, Весь этот шум в земной пыли. Твоей сестры несправедливой, Ничтожной жизни, робкой, лживой, Отринул я издавна власть. Не мне, обвеянному тайной Твоей красы необычайной, — Не мне к ногам ее упасть. Не мне идти на пир блестящий, Огнем надменным тяготящий Мои дремотные глаза, — Когда на них уже упала, Прозрачней чистого кристалла, Твоя холодная слеза.
Не случайны были у Сологуба и патриотические стихи о «скудных селеньях, о дыме родных деревень» […] и, наконец, проповедь уводящего от действительной жизни, от ярких дней революции чистого культа аполлонианского творчества искусства:
Поэт, ты должен быть бесстрастным, Как вечно справедливый Бог, Чтобы не стать рабом напрасным Ожесточающих тревог. Воспой какую хочешь долю, Но будь равно ко всем суров. Одну любовь тебе
