Мері та її аеропорт - Євген Вікторович Положій

Она ушла в больницу к сыну, который не так давно, чего и следовало ожидать, развелся, но оказался в больнице совсем не по этому поводу. Как и подсказывало ей сердце, он попал в аварию на обратном пути из Киева, после очередного кегельбана. Она воспитывала внука сейчас совсем одна, и ей хотелось, чтобы он вырос совсем не таким, как ее сын. Внук больше никогда не спрашивал, сколько весит мамонт. Этот вопрос временно перестал его интересовать, зато он, наконец, пристрастился к бабушкиным котлетам, ощутив после детского садика, из посещений которого она его окончательно изъяла на прошлой неделе, разницу между любовью и общепитом. Евдокия Николаевна знала, что сын выкарабкается и все будет хорошо. Единственное, что ее волновало, пока она ехала в маршрутном такси № 4 в больницу, везя все самое свежее и самое вкусное, — найдется ли в городе человек, который сможет сделать кегельбан с дорожкой нормальной длины? Впрочем, в дорожке ли дело?

Новые соседи, которые вселились в квартиру Кальченко, уже почти сделали ремонт, но должного авторитета пока ни у кого не заслужили. Тяжело свыкаться с новыми людьми.

Герман и его бегство

Я тщательно сортирую книжки и пакую вещи в картонные ящики из-под телевизора и пылесоса и смотрю, что еще ненужного можно выбросить или отдать. Потом я иду к приятелю и забираю у него деньги за свою проданную машину, потом в банк, где впервые в жизни приобретаю MasterCard, и по магазинам, где покупаю почти все необходимое для путешествия (остальное докуплю в Киеве). Моя виза открыта, а там посмотрим. Затем захожу на рынок и покупаю джунгарского хомячка средних размеров, который два дня живет у меня в картонной коробочке, досконально изучая творчество Майка Науменко и Acid Jazz. Перед самым отъездом я звоню в дверь пани Польской и прошу ее присмотреть за ним, пока меня не будет. Она радостно соглашается и обещает, что хомячок ни в чем не будет нуждаться, а если ему будет мешать спать по утрам гимн, то она сделает радио тише. Я благодарю ее заранее. Она даже не интересуется, куда я еду и когда вернусь.

Последний, с кем я встречаюсь на этой земле, — это Саша. Мы сидим в кафе на улице, под идиотскими зонтиками на пластмассовых стульях за пластмассовыми столиками, в нашей пепельнице полно окурков, но официант и ухом не ведет. А мне наплевать, хотя еще пару месяцев назад я бы его построил. Саша пьет каппуччино, к которому он пристрастился в Италии за время гастролей, я же пью зеленый чай, к которому пристрастился за последний год. Мы смотрим на широкий горбатый проспект, который виден практически весь даже сквозь струи работающего по случаю праздника фонтана, и на мост, по которому бредут толпы людей. Страна отмечает День независимости, и большинство ее граждан изрядно уже набралось, хотя вряд ли они действительно понимают, какой сегодня день. Саша говорит, что набрал в студию молодых ребят, что они — просто супер, и буквально месяц назад они в Москве взяли кубок, а сейчас он задумал новый номер, а Александр Иванович полностью оплатил и костюмы, и постановку, и вообще оказался клевым мужиком. Я искренне рад за него, я ему завидую, потому что он знает, что делает, более того, он любит то, что он делает. Также я думаю, что Мэри, наверное, была права: у каждого есть свой аэропорт, из которого он вылетает и в который он возвращается. И как бы я ни выеживался, мой аэропорт здесь: между строк словарей Митрофановича, в коробочке хомячка пани Польской, в Баксике, который продолжает удивлять своей доброжелательной не питбулевской общительностью, маме, отце, всех бабушках и дедушках, в Мэри, точнее, в памяти о Мэри, в каждой секунде прожитой мною здесь жизни. И, как бы мне ни хотелось казаться мудрым и сильным, какое бы множество книг я ни прочел, сколько бы денег ни заработал, все равно я каждое мгновение буду пытаться ответить на вопросы «кто я?», «зачем я?» и «что со мною будет потом?».

Я сажусь в вечерний поезд, идущий в Киев, где хочу сказать «до свидания» сестре Ольге и племяннику Лешику. А завтра вечером я уеду, потому что для того, чтобы вернуться, нужно сначала уехать, а уехать мне нужно для того, чтобы еще раз поискать самого себя, точнее, в самом себе — а не завалялось ли, случайно, там что-нибудь ценное?

Теперь я уже точно знаю, что мне не нужен никакой аэропорт: мне нечего с ним делить, у меня уже ничего нет, все, что мог, все, что мне не принадлежало, все, что мне не было нужно, я уже отдал, оставив себе только право на собственную жизнь. Я хочу покинуть его, у нас с ним нет ничего общего, я не нуждаюсь ни в каких его услугах, даже во взлетнопосадочной полосе. Единственное, что я от него хочу, — это понять его, а значит, освободиться от него, но я иду не просить, я иду искать, искать не защиты и безопасности, а ответы на свои вопросы. И в этот путь я отправляюсь один.

Мой Воздушный Коридор открыт. В дорогу. И пусть разверзнутся небеса.

3. ПОМСТА

Екіпаж зробить усе можливе, щоб ваш політ був приємним та зручним. У разі необхідності звертайтесь до нас у будь-який час. Дякуємо за увагу.

На спідометрі автомобіля стрілка показує 180. Герман мчить до Києва. Він дуже поспішає, бо те, що він задумав, потребує негайного виконання. Якби він затримався на добу, на півдоби, на годину, то міг би й передумати. План був настільки безглуздим, настільки нереальним, що будь-які розмірковування про його доцільність чи сенс могли призвести до передчасного краху або відмови, що в його випадку абсолютно рівнозначно.

Герман трохи скинув швидкість. Погана якість траси. Він згадав, як колись їхав до Криму, в санаторій, він гнав під 200, і тут