Мері та її аеропорт - Євген Вікторович Положій

считать моей машины, которая пылится на стоянке, и сексуально активных соседей за стеной. Их душераздирающие вопли и не скупые комментарии меня не раздражают, наоборот, я считаю их чем-то вроде бонуса к санаторной путевке. Мне значительно лучше, я уже не мучаюсь воспоминаниями о Мэри, не думаю о ней ночи напролет, я мучаюсь и думаю о своей осуществленной мести. А это разные вещи и разные уровни мучений. Моя совесть временами угрызает меня, но комплекс вины почему-то никак не хочет вырабатываться.

Кормят ужасно, одной картошкой, правда, на листочке меню в этом году вместо бронтозавра, диплодока и неведомой зверушки нарисован мужик, судя по носу и одеяниям, эллин, с амфорой в правой руке. С утра, как обычно, я посещаю процедуры, после обеда читаю книжки или сплю, потом иду на пляж, потом ужин, после которого я усаживаюсь на камень возле моря и наблюдаю окрестности. Я смотрю все новости по украинским каналам, но это не новости, а какие-то многосерийные заказные политические убийства, мне тошно от них, но я все равно их смотрю. Девушки в этом году на редкость блеклые, что характерно, ни одной белоруски, вымерли они, что ли, или Бацька деньги перестал платить? В общем, тоска смертная, и только стремительно восстанавливающаяся психика удерживает меня здесь до окончания курса лечения. Я спокоен и уверен в себе, как удав Каа. О, если бы я еще был так же мудр, как он! В общем, я в смятении, но в то же время я понимаю, что во мне рождается что-то новое, какой-то другой человек, какой-то совсем другой человек, я с ним еще мало знаком, и тем сильнее мое желание постичь его.

После того как Мэри меня оставила, все так переменилось, вернее, это я сам все переменил, потому что мне надоело быть рыбой, выброшенной случайной волной на берег, ждущей спасительного прибоя.

Я превратил свою жизнь в карнавал, где я не столько веселился, сколько наблюдал за тем, как веселятся другие, но мне важен был и этот эффект простого (и пустого) присутствия. Наверное, это могло продолжаться достаточно долго, но потом наступило СИЗО, и это было сильно. Почти трое суток в камере — и ваш взгляд на мир становится другим. И никаких гуру!

История с Ириной и Че, моими друзьями, окончательно выбила меня из колеи и утвердила в решении.

Я продал свой бизнес харьковчанам, переехал на время в Киев, где, ни в чем себе не отказывая, проедал вырученные деньги практически целый год, содержа свою сестру Ольгу и ее сына Лешика, который только пошел в школу. Я устроил свою сестру работать стюардессой на самолет к мужу Мэри, а сам целыми днями был занят лишь тем, что, сидя дома и покуривая сигареты, проверял исписанные корявым Лешиковым почерком тетрадки и ждал Ольгу, чтобы послушать ее отчет об очередном витке любовного треугольника и придумать сценарий для следующего рейса.

Сестра стонала и стенала, ей все это не нравилось, но, в конце концов, она, как и положено настоящей актрисе, увлеклась замыслом, и у нас все получилось. Терзали ли меня угрызения совести? Как бы не так.

Насладившись победой, крахом семейной жизни Мэри и удивленным, потрясенным, растерянным, растоптанным, размазанным по стенам ЗАГСа лицом этого товарища, я вновь приехал сюда, чтобы перевести дух и решить, что же делать дальше, потому как выходило, что дальше мне делать было нечего.

Я был пуст.

Сегодня за завтраком мне за стол подсадили ведьму. Именно ведьму: черные всклокоченные волосы, криво торчащие изо рта передние верхние зубы, но главное — взгляд, который она с меня не сводила даже тогда, когда ела эту похлебку, обозначенную в меню как «борщ украинский».

— Почему вы на меня все время так смотрите?

Она вообще мне ничего не ответила, будто меня там и не было. Просто ела борщ и смотрела на меня. В ее взгляде было много неприятного, возможно, в нем отражался я, возможно, преисподняя, в любом случае мой и без того не богатырский аппетит пропал вовсе, а настроение омрачилось и приблизилось к минус бесконечности. Хотя как можно приблизиться к бесконечности, объясните мне, пожалуйста?

Несмотря на то, что до отъезда остается всего два дня, я прошу у заведующей столовой отсадить старуху куда-нибудь за другой столик, на что мне отвечают, что отсадить можно в данной ситуации разве что меня. Хорошо, пусть меня! Что и происходит, и оставшееся время за приемом пищи я провожу в обществе молодой пары из Житомира. Старухи, как ни старался, я больше не видел. Мне хотелось за ней понаблюдать, разузнать, откуда она приехала и кто те герои, которые могут жевать и глотать в ее компании? Но ее столик пустовал, за ним все время никого не было. Сгинула она, что ли, обратно в преисподнюю?

Странная, незнакомая впечатлительность.

Видимо, весь свой последний цинизм я растратил на киевско-бориспольские забавы. Я вдруг стал сентиментален, но это ненадолго, потому что впереди у меня вновь брезжит цель, я просто не знаю, как к ней подобраться, какую дорогу выбрать, по какому Коридору лететь, но я точно знаю, что если я хочу хоть немного приблизиться к себе, откопать своего Чапаева, то… Но кого я вижу?! Те же грудки, та же крепкая попка, те же улыбчивые ямочки! Она идет по вечернему пляжу прямо ко мне! Я говорю ей: «Хочешь, я угадаю, как тебя зовут?», а она, приветствуя, хлопает меня ладонью по заднице. Я спрашиваю, где же ее сынишка, «мальчик Чупа-чупс», мой тезка, маленький Германик, она отвечает, что остался с мамой, а она приехала совсем одна, даже без подруг, и интересуется, где мой хвостик, намекая на то, что я остриг свои длинные волосы. Я отвечаю, что не стоит волноваться, хвостик, если хотите, хвостище, на месте, можешь сама убедиться, а волосы я действительно обрезал. А вот если бы я обрезал хвостик, то это было бы совсем другое дело! Мы проходим мимо караоке, которое третий вечер надрывает мне нервную систему, она меня спрашивает, не хочу ли я спеть, а я отвечаю, что для нее — хоть звезду с небес. Я