Тарас Шевченко та його доба. Том 1 - Рем Георгійович Симоненко

что следует на конюшне. На другой день, едва только земляк мой показался на господском дворе, его арестовали. Вижу, что лях шутить не любит, я принял на себя роль защитника. Но как я не просил этого варвара, ничто не помогало. К счастию, в это время я писал портрет его жены (Прехтель недавно женился). Я к ней. Едва-едва она уж успела упросить своего супруга, который до того расходился, что с ним сделался нервный припадок. Не насытив своей мести, он даже слёг в постель. Казус этот стоил мне немало: я «падал до ног», «сцискал рацицы» и прошлые шляхетские штуки выкидывал. Но как бы там ни было, а Тарас высечен не был. Ему запрещено было видеться с дворовыми людьми под страхом жесточайшего наказания.

Шевченко наполегливо займається живописом, тяжко страждаючи від неволі

Настала осень 1837 года. Из панских палат я переселился в свою убогую квартиру, к немке Марье Ивановне. Тарас продолжал навещать меня всё чаще и чаще. Я заметил, что ему день ото дня становилось всё тяжелее и тяжелее. Малюя по целым дням заборы, штахеты и крыши, Тарас по ночам уходил в Летний сад рисовать со статуй и предаваться любимым мечтам о свободе, а по праздникам не переставал заглядываться на великие произведения живописи в Эрмитаже. Душа его рвалась в Академию. В это время он уже довольно удачно рисовал портреты акварелью…

Состояние души Тараса в это время было ужасно. Узнав о том, что дело его освобождения, задуманное такими влиятельными людьми, какими были Венецианов, гр. Виельгорский, Жуковский, несмотря на все их старания, всё-таки вперёд не подвигается, он однажды пришёл ко мне в страшном волнении. Проклиная свою горькую долю, он не щадил и эгоиста-помещика, не отпускавшего его на волю. Наконец, выругавшись вволюшку и погрозив своему господину страшною местию, он ушёл. Не знаю, что бы он сделал, если бы дело о его освобождении не закончилось благополучно: по крайней мере, я сильно перетрусил за своего земляка и ждал большой беды»356.

«Свобода! свобода»!

Відзначаючи те, що сталося незабутнього для всієї української культури, всього українського народу – в кінці квітня 1838 р., І. М. Сошенко розповідав: «Получив работу… – написать четырёх евангелистов, я сидел в квартире и работал очень прилежно. Это было в последних числах апреля 1838 года. Жил я всё на той же квартире, почти в подвале огромного четырёхэтажного дома, у той же немки Марьи Ивановны. В нашем морозном Петербурге запахло весной. Я открыл окно, которое было аккурат вровень с тротуаром. Вдруг в комнату мою через окно вскакивает Тарас, опрокидывает моего евангелиста, чуть и меня не сшиб с ног; бросается ко мне на шею и кричит: «Свобода! свобода!» – Чи не здурів ти, кажу, Тарасе! А он всё своё – прыгает и кричит: «Свобода! свобода!» Понявши в чём дело, я уже со своей стороны стал душить его в объятиях и целовать. Сцена эта кончилась тем, что мы оба расплакались, как дети. С этого самого дня Шевченко стал посещать академические классы и вскоре сделался одним из любимейших учеников знаменитого Карла Брюллова»357.

Радощі життя на волі

Так, отримавши довгоочікувану волю, Шевченко одразу прагнув жити й працювати на повні груди. Його біограф В. П. Маслов відзначав: «Стряхнув с себя иго чужой воли и сделавшись свободным гражданином, Шевченко горячо принялся за свои любимые занятия живописью. Теперь перед ним отворились двери академии, куда давно уже рвалась его душа; он начал усердно посещать её классы, деятельно работать и скоро сделался любимым учеником-товарищем Брюллова, которому он тоже был обязан долею своей свободы. Знаменитный художник охотно и дружески руководил занятиями молодого ученика, следя за развитием его успехов и гордясь ими, а Шевченко, кроме признательности за перемену своей судьбы, любил и уважал великий талант Брюллова и изо всех сил старался сделаться достойным его дружбы.

Вчорашній кріпак озброюється знаннями

В то же время, чувствуя всю недостаточность своего образования, Тарас Григорьевич жадно предался чтению, которым он начал заниматься ещё у Ширяева358, чтобы сколько-нибудь обогатить свой ум научными сведениями. Он читал, лишь только выпадала свободная минута, читал много и по всем отраслям знаний. Но, чтобы приобрести научное образование, основательное и прочное, требуется постепенная элементарная подготовка, которой был лишен Шевченко в детстве, а потому поэту-самоучке всякое научное знание давалось с большим усилием. Только благодаря изумительной памяти и природному светлому уму он преодолевал все трудности, и научные факты укладывались в его голове не беспорядочною массою, а в известной системе и в стройном порядке, так что Шевченко поражал иногда сведущих людей ясностью взгляда на некоторые предметы, меткостью и смелостью своих выводов. Чего не мог или не успевал Шевченко путём чтения и размышления, то давали ему общение и беседы со многими образованными людьми и писателями, которые сами искали с ним знакомства, отчасти по сочувствию к молодому таланту, отчасти из интереса к его оригинальной судьбе. Он был вхож в дома Жуковского, Брюллова, Гребёнки и друг(их). И всегда принимался радушно. Оживлённые споры об искусстве и разных политических и научных вопросах, при которых он присутствовал, значительно расширили область его понимания; но этими успехами не мог удовлетвориться Шевченко. Он продолжал учиться постоянно и искренне жалел о том потерянном времени, когда знание даётся легче и быстрее и когда было больше досуга собирать его богатства»359.

Дружба та близькість двох майстрів пензля

А ось які спогади самого Тараса Григоровича Шевченка занотував його шанувальник в останні роки життя Г. М. Честахівський: «Колись то було, ми з… Штернбергом ходили на Смоленське кладовище рисувать лопухи, – воно ж дуже пригоже на картині; як змалювать на переднім плані, то воно дуже гарно. Тоді ще ми були учениками в академії. Оце було, як настане літо, то ми повстаємо раненько, до схід сонечка, та й попластаєм на Смоленське рисувать лопухи, та позарошуємось по траві, як добрі рибалки, поки набредем на самі гарніші, і розташуємось ділом. та рисуєм-рисуєм, поки сонечко геть-геть підіб’ється. А як стане дуженько пригрівать, отоді вже зашморгнем діло в капшуки, позаховуєм в кишені та й гайда додому! та по дорозі й завернем в другу смугу, за великим граданом (проспектом), там була невеличка дерев’яна хатка, а в тій хатиночці жила німкеня з дочкою, – ото вона було зваре кофе, а ми нап’ємось, подякуємо та тоді вже йдемо в академію, в наші майстерні, та й