Гумор та сатира - Ян Ілліч Таксюр
И ещё, когда Тала молилась за своего маленького, ей припомнилось совсем уже грустное. Как она уехала на съёмки в Польшу и ей туда пришла короткая телеграмма от мамы: «Толичка умер». Вспомнилось, как она металась, чтобы вырваться на похороны сыночка, который умер в несколько дней от странного осложнения. Но трудности с документами не позволили ей приехать вовремя. Сыночка она видела умершим только на фотографиях. Он лежал с крестиком в руке, совсем как живой, только бледнее обычного, строго нахмурив брови. А потом умерла и мама.
Тала робко оглянулась и посмотрела по сторонам. Вокруг висели иконы святых и Божьей Матери. Богородица смотрела спокойно и, как казалось Талочке, с нежностью и всепониманием. Но вот этого любящего взгляда Тала избегала больше всего. Ей было неуютно под ним. Словно пелена или завеса слетала со всей её жизни. И она видела всё в ином, не радостном свете.
Вот и сейчас ей стали приходить совершенно ненужные сегодня размышления. Если бы Талочка умела внятно объяснять, то эти, разрушающие всю её жизнь в искусстве мысли, можно было бы пересказать так: «Нет, совсем они не гениальные, а просто несчастные люди. Несчастные от того, что претензий и гордых мыслей о себе у них много, а характера, трудолюбия и желания творить настоящеее и прекрасное совсем мало. И на самом деле они — всего лишь кучка провинциальных неудачников, разменявших свой талант на мелкую суету, закрывшихся в своём мирке, где договорились называть друг друга гениями и награждать разными наградами. И потому, все силы у них уходят на амбиции, на доказательства неведомо кому, что и у себя, в отдельном киевском заповеднике, они могут без всяких наглых старших братьев творить значительное. Хотя в итоге, чаще всего, получалось ничтожное, вымороченное, рожденное в муках зависти и сознания собственной неполноценности».
Конечно, Талочка, при своём косноязычии, не смогла бы подобное выразить. Но сейчас, как это и раньше бывало, волна беспощадной правды накрыла её, и справедливость пришедших мыслей стала очевидной.
Тала печально вздохнула. Она давно об этом догадывалась. Но от этого тайного знания ещё больше жалела окружавших её деятелей культуры. А они, неведомым образом угадывая причину её жалости и щемящей любви к ним, любви, как к больным детям, понимая, что она узнала их тайну, отвечали Талочке насмешками, вечными унижениями и даже ненавистью.
Забыв перекреститься, как учила костюмерша, Тала снова, как и у могилки сыночка, неловко поклонилась, и, выбежав из храма, стала ловить такси. Через полчаса она была уже в Доме кино.
— Стоять, руки вверх! — услышала Талочка у себя за спиной, пробегая мимо местного ресторана «Вавилон». Она остановилась, подняла руки вверх, потом резко обернулась и бросилась к Боре Луцкому, потому что это был именно он. Высокий, с большим животом и блестящей лысиной, на которой всегда были капельки пота.
— Не надо ваших объятий, — Боря картинно отстранил Талу от себя. — Вы знаете, мадам, что мы с вами уезжаем в круиз?
— Какой круиз, Боренька? — нежно усмехнулась Тала.
Боря Луцкий возмущённо вскинул свои косматые брови:
— Детонька! Мы едем в Анталию и по ходу снимаем охренительную комедию! На тебя уже выписана командировка и куплен билет.
Тала снова улыбнулась и, будто соглашаясь, покачала головой. Хотя она знала, что никакого круиза в природе нет, и что это очередная Борина фантазия. Или, в крайнем случае, кто-то из посетителей «Вавилона» ему что-то похожее наплёл.
Боря Луцкий, по-настоящему хороший оператор, не «киевский гений», а, правда, талантливый и даже однажды работавший с Михалковым, вот уже лет двадцать сидел в «Вавилоне», если кто-то угощал, либо в дешёвом кафе на третьем этаже, и там составлял сметы и заказывал сценарии. Потом всё это мешалось в его большой лысой голове, и отличить правду от вымысла было уже невозможно.
— Ладно, родной, мы созвонимся и обсудим, — сказала Тала, которой нужно было бежать. — Но ты же придёшь сегодня ко мне на премьеру?
— Обижаешь, детонька! — возмутился Боря, вскинув вверх свои толстые плечи. — Буду как штык!
«Нигде ты не будешь», — вздохнула про себя Тала, слегка хлопнула Борю по животу и помчалась дальше.
С Лёшей Зорянским, исполнявшим роль Голохвастова, а также с оператором Серёгой всё разрешилось, как задумала Тала — довольно быстро и легко. Тала сказала обоим, что вторую часть гонорара Пётр Николаевич раздаст прямо за кулисами. К тому же фуршет ожидается грандиозный. Всё это вызвало волну воодушевления и, как обычно, множество взаимных поцелуев.
Осталось поговорить с Пилояном, отвечавшим за фуршет. Но его-то как раз нигде не было. Пока не находился Пилоян, Тала пробежалась по начальственным кабинетам и, заглядывая в каждый, напоминала, что сегодня в оперетте гениальная премьера. В кабинетах на Талу махали руками, мол, да, иди уж, знаем, надоела. Но Тала отвечала воздушными поцелуями и нисколько не обижалась.
В холле четвёртого этажа среди кожаных кресел Тала увидела Анку. Вот кого уж точно ей не хотелось сейчас видеть, так это Анку. Тала набрала большую скорость, чтобы проскочить к лестнице. Анка не видела её. Она сидела на краешке кресла в каких-то нелепых шортах, по-детски сдвинув худые старческие ноги, и смотрела перед собой в пустоту.
«Ну, вот зачем она напялила эти шорты?», — подумала Тала, и, ощутив, что сердце у неё сейчас разорвётся, поняла, что мимо пройти не сможет.
— Привет, красавица! — крикнула Тала.
Анка, а точнее, Амалия Руденко, заслуженная артистка Украины и лауреат какой-то премии 86-го года, встрепенулась от приветствия и всем своим маленьким тельцем развернулась в сторону Талы. Потом она приоткрыла ротик, то ли ахнув, то ли желая что-то сказать, но слова так и не вышли из неё.
— Привет, моя радость, — сказала Тала, обнимая Анку и стараясь не встречать её детского обиженного взгляда, который застыл на старом
