Рассказы из русского народного быта - Марко Вовчок

- Испугалась? - спрашивает.

- Нет,- говорю.

И давно ли он тут гуляет, спрашиваю.

- Я давно уж гуляю.

- Как же я не видала?

- Да я ходил вдалеке, сторонкой, да смотрел, как ты гуляла, как думала… и о чем так думала?

- Мало ли что в голову придет, а рассказать-то ведь трудно,- ответила ему.- Какие славные вечера теперь стоят, погожие,- говорю.

- Да,- ответил он,- тихие.

Да и разошлись мы. Я ему за яблочко и спасибо не сказала, как-то забыла. Ну, думаю, в другой раз увижу, скажу.

На другой вечер опять я в саду его встретила и за яблочко поблагодарила, да больше-то и не приберу, что ему сказать: опять вечер погожий похвалила… да «прощай», говорю.

- Что ж, если вечер-то вправду хороший, отчего же не погуляешь? - спрашивает.

- Нет,- ответила,- нельзя, работа есть барская.

- Может, не к спеху? - промолвил.

- Нет, спешная… прощай…

И пошла.

Оглянулась - он стоит и мне вслед глядит.

А работы у меня не было тогда никакой, и сама я не знаю, зачем перед ним слукавила. Пришла в хоромы, села да до поздней ночи просидела под окошечком, сложа руки.

Стали мы каждый вечер встречаться… Он мне слово скажет, я ему - и разойдемся.

Неприметно свыкались. Кажись, что тут - одно слово перемолвишь да в его глаза приветные глянешь,- а присушило, приворожило на целый век. Всем он мне полюбился: и красой, и речами ласковыми, и разумом быстрым. Веселый был такой, на все-то отважный да бравый. Он мне за утеху и за совет стал. Затужу ли, загорюю ли, приду около него поплакать, он мои слезы осушит своим словом совестливым. И говорил он мне, бывало:

- Не горюй! Жить и так горько! Кручиною ты ничего не возьмешь - бери сметкой да спокоем!

Вот как я подле него, то и голову подниму, а нет его, кажется, что и земля из-под ног у меня уходит. Ведь как раз горе человека придавит, придушит, будет он на весь век знать. Сломи-ка верхушку с дерева - после и рости его, и поливай, пойдут новые отростки молодые, побеги зеленые - а верхушки все нет…

И он тоже сирота был и взрос одиноко, да как-то ему далось все в руки: и сметливость, и веселость, и отвага; а я себя только к тоске приспособила. Бывало, когда я его своей печалью запечалю, что смолкнет он, призадумается, так только кудрями шелковистыми тряхнет и словно с плеч ту печаль сбросит,- не то что я с своей расстаюсь будто нехотя, будто ее жалеючи.

Настала осень дождливая, ненастная, вечера туманные, густые тучи по небу бродят, разве сверкнет одна ясная звездочка и опять пропадет, а мы станем где под навесом около хором, частый дождь и бьет, и сечет в горячее лицо - горюшка мало! Разве только скажешь: «Экой дождь славный!» А зимой! Вьюга, метель, вихри снежные пусть себе морозят, заносят, только бы нам верное слово перемолвить.

Положили мы к господам идти, как избу себе поставим.

- Что ж,- говорил Андрей,- я тебя не хочу в людскую привесть, а вот весною свою избу поправлю, да тогда на свое хозяйство, в свой уголок.

Весной перекрыл он избу, ставни узорные поделал, крылечко решетчатое.

Все дивуются да догадываются.

- Начто Андрей избу украшает? Не хочет ли Андрей жениться? И на ком думает?

А правды никто-никто не знал, не ведал.

Изба его стояла в ряду с другими, и часто я пробиралась туда огородами, бывало, да тайными тропиночками. Приду да и сижу там, и никто того не мыслит. Сижу себе там да думаю: вот тут я свой сундучок поставлю, а тут я образок повешу! И как это я его встречать буду, как он домой придет, и как я тут у него хозяйкою буду - все, бывало, передумаю. Часто мне барышня покойница вспоминалася, и вспомнится живо так, будто вот ее тихий вздох я слышу. И с Андреем сидючи, вдруг вижу, она как словно пронесется передо мной. Я часто, бывало, говорю Андрею, рассказываю об ней.

XV

- А забеги-ка нынче в рабочую пораньше,- говорит мне раз Андрей,- я работу новую начал.

А это он мне сундучок делает. И какой этот сундучок славный был! Я его и во сне сколько раз видела, что вот я туда добро какое-то складываю; а то приснится мне, что сундучок мой рассыпался, или открою, а из него огонь и дым валит.

- Готова моя изба,- говорит Андрей,- дождемся разговень и пойдем к господам… Али чего ждать! До разговень уж недалеко, пойдем к господам теперь, а после петрова дня и свадьбу сейчас сыграем.

- Нет, Андрей, погоди,- говорю ему,- погоди ты немножко. Теперь господа очень горюют, в большой они печали - как еще примут нас?

Знаете, ведь у нас все на барском веселом или печальном часе.

Уж давно повадился к нам ездить новый сосед, барин угрюмый такой, усы у него щетинистые, взгляд железный какой-то, одет весь в черном, а на шее красненькая ленточка. Он по соседству себе имение большое купил года два назад, и мы его понаслышке только до сей поры знали, что будто очень он лют был. Вот познакомился он с нашими господами,- сам приехал,- да и стал учащать. Как он ни побывает, после всегда барыня плачет, а барин вздыхает да насвистывает,- да не прежнюю веселую, плясовую, а какую-то заунывную. И как знакомец новый ни приедет, разговоры у них с господами жаркие идут. Стал слух носиться, что ему хотят Рогожино продать.

Как я услыхала - бегу к Андрею.

- Андрей,- говорю,- знаешь?

- Знаю, знаю! - ответил.- Только тебя поджидал, сейчас идем к господам. Что дальше будет - неведомо: хорошего много не жди!

- Как идти-то? - говорю.- Ведь теперь тот сидит у них, и спорят о чем-то.

- Верно, торги