Квартеронка - Рід Томас Майн

Отдельные группы, конечно, скачут вдоль береговой дороги и обшаривают просёлки между плантациями. На каждом шагу я могу встретить кого-нибудь из его шайки.

По следам лошадей было видно, что они неслись во весь опор. Они нигде не останавливались, чтобы пощипать траву. Вероятнее всего, они выскочили на береговую дорогу и помчались прямо в город. Лошади были наёмные и, наверно, хорошо знали дорогу домой. Кроме того, это были мексиканские мустанги, которым нередко случается после долгого путешествия возвращаться домой без седоков.

Пытаться догнать их значило бы бессмысленно подвергать себя опасности: я сразу отказался от этой мысли и повернул обратно к лесу.

Подходя к нашему лагерю, я старался ступать неслышно — мне стыдно сознаться, из каких побуждений: в моём сердце шевелились недостойные чувства.

Мне послышались звуки голосов.

"Боже мой! Опять д'Отвиль поспел раньше меня!"

Несколько секунд я боролся с собой, но не устоял и стал приближаться к ним, крадучись, как вор.

"Д'Отвиль снова оживлённо и дружески разговаривает с ней! Они стоят так близко, что лица их почти соприкасаются. Как они поглощены разговором! Они говорят очень тихо, они шепчутся, как влюблённые! О Боже!"

В эту минуту я вспомнил сцену на пристани. Вспомнил, что на юноше был такой же плащ и что он был небольшого роста…

Это он стоял передо мной! Теперь загадка объяснилась. Я был лишь ширмой, жалкой игрушкой в руках этой кокетки!

Вот он, настоящий возлюбленпый Авроры!

Я остановился как поражённый громом. Острая боль пронзила сердце, будто отравленная стрела впилась глубоко в мою грудь и застряла в ней, терзая меня. Ноги у меня подкосились, и я чуть не потерял сознание.

"Она что-то вынула из-за корсажа. Она что-то протягивает ему! Залог любви!.. Нет, я ошибся. Это — бумаги, те самые, что она взяла с конторки у Гайара. Что это значит? Здесь скрыта какая-то тайна. О! Я потребую объяснений у вас обоих! Я всё узнаю! Терпение, сердце! Терпение!"

Д'Отвиль взял бумаги и спрятал их под блузу. Затем он повернулся, и взгляд его упал на меня.

— А, мсье! — воскликнул он, направляясь ко мне. — Ну, как дела? Вы не нашли лошадей?

Я сделал над собой усилие и ответил спокойно:

— Только их следы.

Но даже произнося эту короткую фразу, голос мой дрогнул от волнения.

Д'Отвиль должен был заметить моё состояние, однако не показал и виду.

— Только следы, мсье? Куда же они вели?

— К береговой дороге. Больше нечего рассчитывать на них.

— Значит, мне надо сейчас же отправляться в Бринджерс?

Он интересовался моим мнением.

Его вопрос обрадовал меня. Мне хотелось, чтобы он ушёл: я жаждал остаться наедине с Авророй.

— Я думаю, это было бы лучше всего, если вы не считаете, что ещё слишком рано.

— О нет! Кроме того, у меня есть дела в Бринджерсе, и они займут весь день.

— Вот как!

— Будьте спокойны, я вовремя приеду за вами. Не сомневаюсь, что достану лошадей или экипаж. Через полчаса после того, как стемнеет, я буду ждать вас у просёлочной дороги. Не бойтесь, мсье! Я твёрдо верю, что для вас всё кончится благополучно. А для меня, увы!..

Вместе с последними словами у него вырвался глубокий вздох.

"Что это значит? Уж не смеётся ли он надо мной? Нет ли у этого странного юноши ещё тайны, кроме моей? Он, верно, знает, что Аврора, любит его! Неужели он так уверен в её любви, что, не колеблясь, оставляет нас наедине? Или он играет мной, как тигр своей жертвой? Может, они оба играют мной?.."

Все эти ужасные мысли теснились у меня в голове и помешали мне ответить на его последнее замечание. Я только пробормотал, что не теряю надежды, но он не обратил внимания на мои слова. По какой-то причине он, видимо, хотел скорей уйти и, попрощавшись с Авророй и со мной, резко повернулся и пошёл быстрым, лёгким шагом через лес.

Я глядел ему вслед, пока он не скрылся за деревьями, и почувствовал облегчение, когда он ушёл. Хотя нам была нужна его помощь, хотя от неё зависело наше спасение, в ту минуту мне хотелось никогда больше не видеть его.

Глава LXIX. УПРЁКИ ВЛЮБЛЁННОГО

Теперь я объяснюсь с Авророй. Теперь я дам волю мучительной ревности, облегчу своё сердце в горьких упрёках и упьюсь сладостной местью, осыпая её обвинениями.

Я не мог больше сдерживать своё волнение, не мог скрывать свои чувства. Я должен был высказать всё!

Пока д'Отвиль не исчез из виду, я нарочно стоял, отвернувшись от Авроры. И даже долее того. Я старался сдержать бешеные удары своего сердца, старался казаться спокойным и равнодушным.

Тщетное притворство! От её глаз не укрылось моё состояние, в таких вещах инстинкт никогда не обманывает женщин.

Так было и на этот раз. Она всё поняла. Вот почему в ту минуту она дала волю своему порыву.

Я повернулся, чтобы заговорить с ней, но тут почувствовал, что руки её обвились вокруг моей шеи; она нежно прильнула ко мне, а лицо поднялось навстречу моему. Её большие, ясные глаза смотрели в мои с нежным вопросом.

В другое время этот взгляд успокоил бы меня: её глаза светились горячей любовью. Так могли смотреть только глаза истинно любящей девушки.

Но сейчас я не знал жалости. Я пробормотал:

— Аврора, ты не любишь меня!

— Ах, почему ты так жесток со мной? Я люблю тебя, Бог свидетель, люблю всем сердцем!

Но и эти слова не рассеяли моих подозрений. Обвинения мои были слишком обоснованны, ревность пустила слишком глубокие корни, чтобы её могли успокоить пустые уверения. Только доказательства или признания могли убедить меня.

Раз начав, я уже не мог остановиться. Я припомнил ей всё: сцену, которую видел на пристани, дальнейшее поведение д'Отвиля, мои наблюдения прошлой ночью и то, чему я только что был свидетелем. Я ничего не забыл, но ни в чём не упрекал её. У меня впереди было достаточно времени для упрёков, я хотел сначала услышать её ответ.

Она отвечала мне со слезами. Да, она знала д'Отвиля раньше, она сразу мне в этом призналась. В их отношениях была какая-то тайна, но она умоляла меня не спрашивать у неё объяснений. Она просила меня быть терпеливым. Эта тайна принадлежит не ей. Скоро я всё узнаю. Пройдёт немного времени, и всё раскроется.

С какой готовностью моё сердце впитывало эти утешительные слова! Я больше не сомневался. Как мог я не верить этим чистым, омытым слезами глазам, сияющим глубокой любовью?

Сердце моё смягчилось. Я снова нежно обнял мою невесту, и горячий поцелуй скрепил нашу клятву верности.

Мы могли бы долго пробыть на этом месте, освящённом нашей любовью, но осторожность требовала его оставить. Опасность была слишком близка. В двухстах ярдах от нас тянулась изгородь, отделявшая плантацию Гайара от леса; оттуда можно было даже видеть его дом, стоявший вдали, среди полей. Густые заросли служили нам укрытием, но, если бы погоня направилась в нашу сторону, люди прежде всего стали бы обыскивать эту чащу. Нам надо было найти себе другое убежище, поглубже в лесу.

Я вспомнил о цветущей поляне, где меня ужалила змея. Вокруг неё рос густой, тенистый подлесок, там мы могли найти укромное место, где нас не обнаружил бы и самый зоркий глаз. В ту минуту я думал только о таком убежище. Мне не приходило в голову, что есть способ отыскать нас в самой густой чаще или в непроходимых зарослях тростника. И я решил спрятаться на этой поляне.

Чаща папайи, в которой мы провели ночь, находилась близ юго-восточного края плантации Гайара. Чтобы добраться до поляны, нам надо было пройти около мили к северу. Если бы мы пошли напрямик через лес, мы почти наверное сбились бы с пути и, возможно, не нашли бы надёжного убежища. Кроме того, мы могли бы заблудиться в лабиринте болот и проток, изрезавших лес по всем направлениям.

Поэтому я решил идти вдоль плантации, пока мы не выйдем на тропинку, которая когда-то привела меня на поляну, — я хорошо её запомнил. Конечно, это было немного рискованно, пока мы не дойдём до северного края плантации, но мы могли держаться подальше от изгороди и по возможности не выходить из подлеска. К счастью, по опушке леса параллельно изгороди тянулась к северу широкая полоса пальметто, отмечавшая границу ежегодного паводка. Эти причудливые растения с широкими веерообразными листьями могли служить отличным прикрытием: человека, пробирающегося среди них, нельзя было увидеть издали. Их густая решётчатая тень становилась совсем непроницаемой благодаря высоким стеблям алтея и других цветов из семейства мальв, густо разросшихся вокруг.

Мы осторожно пробирались сквозь эти заросли и вскоре вышли к тому месту, где прошлой ночью перелезли через изгородь. Тут лес ближе всего подходил к дому Гайара. Как я уже говорил, здесь нас отделяло от него только поле в милю шириной. Однако его ровная поверхность сильно скрадывала расстояние, и, подойдя к изгороди, можно было ясно разглядеть дом.

Сейчас я не собирался доставлять себе это удовольствие и уже двинулся прочь, когда мне послышался звук, от которого кровь застыла в моих жилах.

Моя спутница схватила меня за руку и тревожно взглянула мне в лицо.

Я только кивнул ей, чтобы она молчала, нагнулся и, приложив ухо к земле, стал слушать.

Вскоре я снова услышал этот звук. Моё предположение оправдалось: это был собачий лай! Я не мог ошибиться. Я был достаточно опытным охотником, чтобы сразу узнать в нём лай длинноухой ищейки. Хоть он слышался издалека и казался не громче жужжания пчелы, я больше не сомневался в его зловещем значении.

Почему же меня так испугал лай собаки? Ведь было время, когда собачий лай и крики "Ату его! Держи!" звучали для меня, как и для многих других, самой приятной музыкой на свете. А теперь?.. Ах, вспомните, в каком положении я находился, вспомните о часах, проведённых мною с заклинателем змей, обо всём, что он рассказал мне в своём тёмном дупле: о беглецах, о собаках-ищейках, белых охотниках, охоте за темнокожегоми, об обычаях, которые считались возможными разве что на Кубе, но на деле процветали и в Луизиане, — вспомните всё это, и вы поймёте, почему я затрепетал, услышав вдали собачий лай.

Этот лай раздавался очень далеко, где-то около дома Гайара. Он звучал с перерывами и не был похож на голос собаки, бегущей по следу, а скорее напоминал разноголосый лай выпущенной из псарни своры, радующейся предстоящей охоте.

Мои худшие опасения подтвердились: они спустят на нас собак!

Глава LXX.