Квартеронка - Рід Томас Майн

НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК

Я снова уставился на дверь, пристально рассматривая каждого входящего в зал. Д'Отвиль всё не появлялся. Он, конечно, скоро придёт. Он сказал, что будет в двенадцать, но пробило час, а его всё нет.

Наверно, он скоро явится, он не опоздает. В сущности, мне было рано тревожиться: имя Авроры стояло последним в списке. Оставалось ещё много времени. Я вполне полагался на моего нового друга, хотя и мало мне знакомого, но уже испытанного. Своим поведением прошлой ночью он полностью завоевал моё доверие. Он не обманет меня. Его опоздание не поколебало моей веры. Очевидно, когда он доставал деньги, ему встретились какие-то затруднения, ведь я надеялся, что он выручит меня. Он сам намекал на это. Вот что задержало его, но он ещё подоспеет. Он знает, что её имя стоит последним в списке — под № 65.

Несмотря на моё доверие к д'Отвилю, я был очень встревожен. Да это и понятно. Я не спускал глаз с двери, каждую минуту надеясь его увидеть.

Позади меня раздавался тягучий голос аукциониста, монотонно повторявший все те же фразы; время от времени его прерывал резкий стук молотка. Я знал, что торги уже в полном разгаре, а частые удары молотка говорили о том, что они неуклонно подвигаются вперёд. Хотя пока было продано только с полдюжины рабов, я с тревогой думал, что список быстро уменьшается и скоро — увы, слишком скоро! — наступит и её черёд. При этой мысли сердце бешено колотилось у меня в груди. Только бы д'Отвиль не обманул меня!

Неподалёку стояла кучка хорошо одетых молодых людей; все они, по-видимому, происходили из знатных креольских семей. Они весело болтали, и я ясно слышал их разговор.

Я, наверно, не обратил бы внимания, если бы один из них не назвал фамилии Мариньи, которая показалась мне знакомой. У меня сохранилось неприятное воспоминание об этой фамилии: Сципион рассказывал мне, что какой-то Мариньи хотел купить Аврору. Я сразу вспомнил это имя.

Теперь я стал прислушиваться.

— Итак, Мариньи, вы решили купить её? — спрашивал один из собеседников.

— Да, — отвечал молодой щёголь, одетый по последней моде и с некоторым фатовством. — Да-а, да-а, — продолжал он, томно растягивая слова, и, поправив сиреневые перчатки, стал помахивать тросточкой. — Это верно… Я думаю её купить…

— Сколько же вы за неё дадите?

— Гм… Не слишком большую сумму, дорогой мой.

— За небольшую сумму вы её не получите, — возразил первый. — Я знаю уже человек пять, которые будут добиваться её, и все они чертовски богаты.

— Кто они такие? — спросил Мариньи, сразу теряя своё томное равнодушие. — Кто такие, позвольте вас спросить?

— Кто? Пожалуйста! Гардет — зубной врач, он прямо сходит по ней с ума. Затем старый маркиз. Потом плантаторы Виларо и Лебон из Лафурша, да ещё молодой Моро — винный торговец с рю Дофин. А кто знает, сколько богатых янки-хлопководов захотят взять её себе в экономки! Ха-ха-ха!

— Я могу назвать ещё одного, — заметил третий собеседник.

— Кого? — спросило несколько голосов. — Может, себя самого, Ле Бер? Вам, кажется, нужна швея, чтобы пришивать пуговицы к вашим рубашкам?

— Нет, не себя, — возразил тот. — Я не собираюсь покупать швею за такие бешеные деньги. Она стоит не меньше двух тысяч долларов, друзья мои. Нет, нет! Я найду себе швею подешевле.

— Кого же тогда? Скажите!

— С полной уверенностью могу назвать старого сморчка Гайара.

— Гайара — адвоката?

— Как, Доминик Гайар?

— Не может быть! — возразил третий. — Гайар — человек строгих правил, уравновешенный, скупой.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Ле Бер. — Я вижу, господа, вы совершенно не представляете себе характера Гайара. Я знаю его получше вас. Он, конечно, скупец, вообще говоря, но есть вещи, на которые он не жалеет денег. У него было, наверно, с десяток любовниц. Кроме того, вы знаете, что он холостяк и ему нужна хорошая экономка или служанка. Да, друзья мои, я кое-что слышал об этом. И готов биться об заклад, что этот скупец перебьёт цену каждого из вас, даже самого Мариньи!

Мариньи стоял, кусая губы. Но он чувствовал лишь досаду или разочарование, я же испытывал смертельную муку. Я не сомневался, о ком идёт речь.

— Банкротство было объявлено по иску Гайара? — спросил первый собеседник.

— Так говорят.

— Но ведь он считался старым другом семьи, доверенным лицом старика Безансона?

— Ну да, его советчиком и адвокатом. Xa-xal — многозначительно рассмеялся другой.

— Бедная Эжени! Теперь она уж не будет первой красавицей в округе. И ей не придётся корчить из себя разборчивую невесту.

— Это послужит вам утешением, Ле Бер, ха-ха!

— О, последнее время у Ле Бера было мало шансов, — вставил третий. — Говорят, её фаворитом стал молодой англичанин, тот самый, что приплыл с ней к берегу после взрыва на "Красавице". Так мне, по крайней мере, передавали. Это правда, Ле Бер?

— Вы бы лучше спросили у Эжени Безансон, — ответил Ле Бер с раздражением, и все засмеялись.

— Уж я бы спросил, — продолжал его собеседник, — да не знаю, как её найти. Где она сейчас? Её нет на плантации. Я заезжал туда, но мне сказали, что два дня назад она уехала. Нет её и у тётки. Где же она, господа?

Я с интересом ждал ответа на этот вопрос. Я тоже не знал, где находится Эжени, и ещё сегодня пытался её разыскать, но тщетно! Говорили, что она приехала в город, но никто не мог сказать, где она остановилась. Я вспомнил, что она писала мне о монастыре Сакре-Кер. Быть может, думал я, она действительно ушла в монастырь? Бедная Эжени!

— В самом деле, господа, где же она? — спросил другой.

— Очень странно! — заметил третий. — Где она может быть? Ле Бер, вы, наверно, знаете?

— Я понятия не имею о действиях мадемуазель Безансон, — ответил молодой человек с досадой и недоумением; по-видимому, он и вправду ничего не знал о ней и был оскорблён замечаниями своих собеседников.

— Тут кроется какая-то тайна, — сказал один из них. — Я был бы очень удивлён, если бы это касалось кого-нибудь другого, но с Эжени Безансон ничему не приходится удивляться.

Нечего и говорить, что этот разговор очень заинтересовал меня. Каждое слово жгло меня будто калёным железом, и я готов был броситься и задушить этих болтунов. Они и не подозревали, что "молодой англичанин" стоял возле них и слышал их беседу, не знали, какое ужасное впечатление производят на него их слова.

Меня терзали не их рассуждения об Эжени, но нескромные отзывы об Авроре. Я не стану повторять здесь грубые шутки на её счёт, непристойные намёки, низкие предположения и язвительные насмешки над её невинностью.

Один из собеседников, некий Севинье, был особенно отвратителен, и раза два я чуть не бросился на него. С большим трудом мне удалось себя побороть. Не знаю, долго ли я выдержал бы эту пытку, но тут произошло событие, которое сразу вытеснило у меня из головы и этих сплетников и их гнусную болтовню: в зал вошла Аврора.

Они как раз снова заговорили о ней — о её скромности и необыкновенной красоте. Они спорили о том, кому она достанется, и уверяли, что, кто бы ни стал её хозяином, он сделает её своей наложницей. Они разгорячились, описывая её прелести, и начали заключать пари, чем кончатся торги, как вдруг спор их прервали слова:

— Смотрите, смотрите! Вот она!

Я невольно обернулся. В дверях стояла Аврора.

Глава LXI. МОЮ НЕВЕСТУ ПРОДАЮТ С ТОРГОВ

Да, Аврора показалась в дверях этого проклятого зала и робко остановилась на пороге.

Она была не одна. Рядом с ней стояла девушка-мулатка, тоже невольница и, как Аврора, тоже приведённая на продажу.

С ними вместе вошёл ещё один человек — вернее, он ввёл их в зал, так как шёл впереди, — и сразу направился к месту торгов. Это был не кто иной, как Ларкин, жестокий надсмотрщик.

— А ну, пошевеливайтесь! — грубо сказал он, оборачиваясь к ним. — Живее, девушки! Идите за мной!

Они послушались его грубого окрика и, войдя в зал, направились за ним к помосту.

Я стоял, опустив голову и надвинув шляпу на глаза. Аврора меня не видела. Как только они прошли мимо, я повернулся и посмотрел им вслед. О прекрасная Аврора! Прекрасная, как всегда!

Не я один восхищался ею. Появление квартеронки произвело сенсацию. Гомон стих, как по сигналу. Громкие разговоры смолкли, и все глаза были прикованы к ней, пока она шла через зал. Кто стоял далеко, спешил протиснуться поближе, чтобы лучше разглядеть её; другие почтительно расступались перед ней, будто перед королевой. И так вели себя те, кто никогда не стал бы оказывать уважение другой женщине её расы, хотя бы девушке-мулатке, что шла с ней рядом. О красота! Никогда твоё могущество не проявлялось с такой силой, как при появлении этой бедной невольницы.

Я слышал удивлённый шёпот, видел восхищённые и наглые взгляды, которые следили за ней и ловили каждое движение её стройного тела, когда она проходила мимо.

Всё это терзало меня сильнее, чем муки ревности, которые я недавно испытал. Грубость моих соперников удесятеряла мои страдания.

Аврора была очень скромно одета. Она не постаралась принарядиться, как её более смуглая спутница, платье которой украшало множество оборок и лент. Такое кокетство противоречило бы выражению гордой печали на её прекрасном лице.

Платье из светлого муслина, сшитое просто и со вкусом, с длинной юбкой и узкими рукавами, какие носили в то время, подчёркивало женственные очертания её фигуры. Мадрасский клетчатый платок, повязанный в виде тюрбана — головной убор всех квартеронок, — казался короной над её высоким лбом. Его красные, зелёные и жёлтые клетки красиво оттеняли её чёрные, как смоль, волосы. На ней не было никаких драгоценностей, кроме двух золотых колец в ушах, которые своим блеском подчёркивали её яркий румянец, а на пальце золотое колечко — знак её помолвки. Как хорошо я знал его!

Я спрятался в толпу и надвинул шляпу так, что лицо моё не было видно со стороны помоста. Мне не хотелось, чтобы она меня заметила, но сам я не мог оторвать от неё глаз. В то же время я продолжал следить за дверью в зал. Отсутствие д'Отвиля начинало меня сильно тревожить.

Аврору поставили около помоста. Поверх толпы я видел краешек её тюрбана, а если становился на цыпочки, то видел и лицо; к счастью, она стояла ко мне вполоборота. Ах, как больно сжималось моё сердце, когда я старался понять выражение её лица, когда пытался прочесть её мысли!

Она казалась печальной и встревоженной, и это было вполне естественно.