Квартеронка - Рід Томас Майн

Великолепным образцом этого стиля может служить собор — памятник испанского владычества, который будет стоять и тогда, когда испанское и французское население города давно уже будет поглощено и растворится, пройдя обработку в перегонном кубе англо-американской пропаганды. Американская часть Нового Орлеана лежит выше по течению реки и известна под названием предместья Святой Марии и Благовещения. Кэнел-стрит отделяет это предместье от французского квартала, так называемого старого города, где живут по большей части креолы — французы и испанцы.

Ещё несколько лет назад численность французского и американского населения была примерно одинакова. Теперь англо-американский элемент явно преобладает и быстро поглощает всё остальное. Со временем ленивый креол должен будет, как видно, уступить своё место более энергичному американцу — иными словами, Новый Орлеан американизируется. Прогресс и цивилизация от этого выиграют, хотя, быть может, на взгляд ревнителей сентиментальной школы, в ущерб поэтическому и живописному.

Итак, Новый Орлеан распадается на два совершенно не схожих между собой города. И в том и в другом имеется своя биржа, свой особый муниципалитет и городские власти: и в том и в другом есть свои кварталы богачей и любимый проспект, или променад, для щёголей и бездельников, которых немало в этом южном городе, а также свои театры, бальные залы, отели и кафе. Но что всего забавнее— достаточно пройти несколько шагов, и вы уже переноситесь из одного мира в другой. Пересекая Кэнел-стрит, вы как бы попадаете с Бродвея на парижские бульвары.

И по своим занятиям жители этих двух кварталов резко отличаются друг от друга. Американцы торгуют предметами первой необходимости. Это владельцы складов продовольствия, хлопка, табака, леса и всевозможного сырья. Тогда как предметы роскоши — кружева, драгоценности, туалеты и шляпки, шёлк и атлас, ювелирные изделия и антикварные редкости — проходят через искусные руки креолов, унаследовавших сноровку и вкус своих парижских предков. Во французском квартале немало и богатых виноторговцев, составивших себе состояние ввозом вин из Бордо и Шампани, ибо красное вино и шампанское особенно щедро льются на берегах Миссисипи.

Между двумя этими нациями идёт глухое соперничество. Стильный, энергичный кентуккиец делает вид, что презирает весёлых, легкомысленных французов, а те, в свою очередь — особенно старая креольская знать, — смотрят свысока на чудачества северян, так что стычки и столкновения между ними не редкость. Новый Орлеан по праву может именоваться городом дуэлей. В разрешении вопросов чести кентуккийцы встречают в креолах достойных противников, не уступающих им ни в мужестве, ни в искусстве. Я знаю немало креолов, имеющих на своём счету несметное число дуэлей. Оперная дива или танцовщица в зависимости от своих достоинств или, вернее, недостатков сплошь и рядом становится причиной десятка, а то и больше поединков. Маскарады и балы квартеронов тоже часто служат ареной ссор между разгорячёнными вином молодыми повесами — завсегдатаями подобных увеселений. Словом, не думайте, что жизнь в Новом Орлеане бедна приключениями. К этому городу меньше всего подходит эпитет "прозаический".

Но такого рода мысли не шли мне на ум, когда я направлялся к банкирскому дому Браун и К°. Голова моя была занята другим, и я с бьющимся сердцем невольно всё ускорял и ускорял шаг.

До банка было довольно далеко, и я мог на досуге взвесить все возможности. Если письмо и перевод прибыли, я сразу же получу деньги, и, как я полагал, сумму достаточно крупную, чтобы выкупить свою невесту-невольницу. Ну, а если нет, что тогда? Ссудит ли меня Браун деньгами? И каждый раз на этот вопрос отвечало тревожное биение сердца. Положительный или отрицательный ответ означал для меня жизнь или смерть.

И всё-таки я был почти уверен, что Браун меня выручит. Неужели широко улыбающееся лицо добродушного Джона Буля[24] вдруг омрачится и я услышу суровый отказ? Я не мог себе этого представить. Слишком многое зависело от его ответа. И потом, он ведь может не сомневаться, что деньги будут возвращены ему не далее как через несколько дней, даже, возможно, через несколько часов. Нет, он не откажет! Что значит для него, человека, ворочающего миллионами, ссуда в пятьсот фунтов! Он, конечно, не откажет. Не может отказать.

Переступая порог дома, хозяин которого ворочал миллионами, я был исполнен самых радужных надежд, а уходил от него с горьким разочарованием. Письмо ещё не прибыло, и Браун отказал.

Я был молод и неопытен и не знал ни корыстного расчёта, ни холодной учтивости делового мира. Что банкиру моя неотложная нужда? Что ему мои горячие просьбы? Открой я ему, почему и для какой цели мне понадобились деньги, это ничего бы не изменило. Он отказал бы мне с той же холодной улыбкой, даже если бы от его ответа зависела моя жизнь.

Стоит ли передавать во всех подробностях наш разговор? Он был достаточно краток. Мне с вежливой улыбкой сообщили, что письмо ещё не получено. А когда я заикнулся о займе, со мной не стали церемониться. Добродушная улыбка мигом сошла с кирпичной физиономии Брауна. "Нет, так дела не делаются. К сожалению, ничем не могу помочь". И это всё! По его тону я понял, что беседа окончена. Я мог бы умолять. Мог бы открыть ему, для чего мне нужны деньги, но лицо Брауна не располагало к откровенности. Впрочем, это и к лучшему. Браун только посмеялся бы над моей сердечной тайной, и сегодня же весь город смаковал бы за чашкой чая забавную историю.

Но, так или иначе, письмо не пришло, и Браун отказался ссудить меня нужной суммой.

Надежды мои рухнули, и я с отчаянием в душе поспешил обратно в отель.

Глава LIII. ЭЖЕН Д'ОТВИЛЬ

Весь остаток дня я потратил на розыски Авроры. Но мне ничего не удалось узнать о ней, даже приехала ли она в город.

Я заглянул в бараки, где временно поместили темнокожих, но там Авроры тоже не оказалось. Её либо ещё не привезли, либо устроили в другом месте. Никто её не видел, никто о ней ничего не знал.

Разочарованный и усталый от бесплодной беготни по раскалённым и пыльным улицам, я возвратился в свой отель.

Я ждал вечера. Ждал Эжена д'Отвиля — так звали моего нового знакомого.

Этот молодой человек меня сильно заинтересовал. Наша короткая встреча пробудила во мне удивительное чувство доверия. Он доказал мне своё дружеское расположение и поразил знанием жизни. Несмотря на свою молодость, он представлялся мне человеком необыкновенно проницательным. И мне почему-то казалось, что он придёт мне на помощь. Не было ничего удивительного в том, что он так молод и вместе с тем многоопытен: американцы рано развиваются, особенно уроженцы Нового Орлеана. В пятнадцать лет креол — уже взрослый мужчина. И, конечно, д'Отвиль — по-видимому, мой сверстник — знал жизнь неизмеримо лучше, чем знал её я, чья юность прошла в стенах старинного колледжа.

Тайное предчувствие подсказывало мне, что он хочет и может мне помочь. Как? — спросите вы. — Ссудив мне нужную сумму?

Нет! У меня сложилось впечатление, что у него самого совсем нет или очень мало денег — слишком мало, чтобы выручить меня. Иначе на мой вопрос, где найти его в Новом Орлеане, он не дал бы такого ответа. Что-то в его интонации говорило мне, что он остался не только без средств, но даже без крова. Может быть, это уволенный клерк, решил я, или бедный художник. Одет он, правда, хорошо, даже изысканно, но одежда ровно ничего не значит, тем более на пароходах, курсирующих по Миссисипи.

Итак, я нисколько не обольщался на его счёт, и всё же, как это ни странно, мне казалось, что он может выручить меня. И мне не терпелось сделать его поверенным своей тайны — тайны своей любви, своих мучений.

Быть может, не только это побуждало меня открыться ему.

Тот, кто сам испытал горе, знает, какое облегчение приносит искреннее слово участия. Дружеское участие целительно и сладко. Как бальзам, смягчает душевную боль добрый совет друга.

Слишком долго таил я свою печаль и теперь жаждал излить кому-нибудь душу. Кто в чужой стране разделит горе иностранца? Я не посмел ничего сказать даже доброму Рейгарту. Кроме самой Авроры, одной только Эжени, бедной Эжени была известна моя тайна. Но лучше бы она не знала её!

Теперь я решил облегчить своё сердце, доверившись юному Эжену, — какое странное совпадение! Может быть, беседа с ним хоть немного утешит меня, хоть немного облегчит моё сердце.

Я ждал вечера. Вечером обещал он прийти. Ждал с нетерпением, не сводя глаз со стрелки часов и негодуя на маятник, неторопливо отбивающий секунды.

Д'Отвиль не обманул меня. Наконец он пришёл, Я услышал его серебристый голос… вот и он сам передо мной.

Когда он вошёл в комнату, меня снова поразили его печальный вид, бледность и сходство с кем-то, кого я знал раньше.

В комнате было душно и жарко. Лето медлило уходить. Я предложил прогуляться. Беседовать можно и на открытом воздухе, а ярко сиявшая луна осветит нам путь.

Когда мы выходили из отеля, я протянул своему гостю портсигар. Но он отказался от сигары, заявив, что не курит.

"Удивительно! — подумал я. — Креолы все, как правило, заядлые курильщики. Ещё одна странность в характере моего нового приятеля!"

Мы прошли по рю Рояль и свернули по Кэнел-стрит в сторону болота. Потом пересекли рю де Рампар и вскоре очутились за чертой города.

Впереди показались какие-то строения, но не дома — во всяком случае, не жилища живых. Бесчисленные купола с крестами, разбитые колонны, белевшие в свете луны памятники свидетельствовали о том, что перед нами город мёртвых. Это было знаменитое новоорлеанское кладбище, то самое кладбище, где покойников-бедняков топят в жидкой грязи, а богатеев — что, впрочем, вряд ли лучше — провяливают в горячем песке.

Ворота были отворены. Мрачная торжественность этого места манила меня, она гармонировала с моим настроением. Спутник мой не возражал, и мы вошли.

Долго бродили мы среди могильных плит, статуй, памятников, миниатюрных часовенок, колонн, обелисков, саркофагов, высеченных из белоснежного мрамора, огибали свеженасыпанные холмики, говорившие о недавней утрате и недавнем горе, и старые могилы, украшенные свежими цветами — символ не увядшей ещё любви и привязанности, — и наконец уселись на замшелую могильную плиту, над которой печально раскачивала длинные свои ветви вавилонская ива.

Глава LIV.