Дінка прощається з дитинством - Осєєва Валентина
Он находит, что Динка уже переигрывает, но, боясь испортить ей игру, молчит. Но Динка и сама уже меняет тон.
– Нема чого вам плакать, Татьяна! Жива моя подруга Федорка, только не пойдет она к вам больше! – сердито говорит Динка. – Вы ж ей все косы вырвали за того сивого дурня! А он же с дракой на меня полез, машет руками, как граблями, и последними словами клянет! Чтоб, каже, була проклята эта хата, да чтоб она сгорела до черного угля, да чтоб все дети в ней погорели и очи бы у всех полопались! Ну? Вот какой злодий ваш жених!
– Та с чего же он як собака с цепи сорвался? Человек як человек… Казалы бабы, що с подарунком приехал… – недоумевает Татьяна.
– Эге! С подарунком! Мешок жвачки привез, да и тот обратно забрал! Я ему кажу: "Занедужила ваша невеста, прогуляйтесь до коровника, там ее маты!" А вин мени зараз таки слова: "Хай вона, – каже, – сгорыть, та маты!"
– Ах ты ж варнак! Каторжна твоя душа! – хватаясь за сердце, кричит Татьяна.
Динка мгновенно оживляется.
– Ну, вин на мене, а я на его! "Геть, – кажу, – видселя, як ты саму матку не повожаешь!" А вин – в драку… Ну, ухватила я горшок с квашеным молоком да в него! Да в него!..
– Эге! Эге! Люды ж так и казалы: вылез он с нашего двора, як мыша в сметане… От, значить, якэ дило… пострадала ты за нас, Диночка…
– А что я? Мне подругу жалко. Росли мы с ней, как две былинки в поле… – снова жалостно затянула Динка. – Только несчастна ее доля, ридна маты пожалела ей кусочек хлеба, повыдергала ее долги косы, выгнала с хаты на все четыре стороны… Ни, тетю Татьяна, нема у вас больше дочки, не пойдет до дому Федорка, преклонит вона свою бидну голову у чужих людей…
– Ой боже мий!.. Яки слова у тебя… Та хиба ж я своей дитыне добра не желала? Мы ж от роду, вот как есть, босы и голы. А я ж ей богатого человека нашла. Но як такой шкандал получился, я и слова больше не скажу… Федорка! Донечка моя! Выйди до матки, дитына моя! Бог с ним, с тым женихом! Выйди, доню! Не трону я тебя, даже пальцем не трону! – заливаясь слезами, умоляет Татьяна.
– Кхе! Кхе! – нетерпеливо кашляет Леня, но Динка не спеша поднимается со ступенек.
"Ничего, ничего… пусть поплачет, пусть прочувствует", – думает она, заглядывая в комнату.
"Как бы Федорка не подвела. Может, хихикает тут…" Но Федорка не хихикает. Жалостные слова Динки проникли в ее сердце и возбудили в ней такую обиду за свою несчастную судьбу, что, притулившись к двери, она давно уже обревелась самыми искренними слезами и, выглядывая оттуда распухшими щелочками глаз, даже сказала:
– Не пиду я…
Но Динка вывела ее на террасу и, словно передав в верные руки свою роль, спокойно уселась на перила.
– Не пиду я, мамо, до дому… Вы ж мени вси косы выдрали, кусочек хлеба для меня пожалели, за старого да поганого замуж гнали… – жалуется словами Динки Федорка.
– А то что за комедия? – раздается неожиданно под террасой голос Дмитро. – Никуда она не пойдет, тетка Татьяна, бо я вам заявляю: як вы таку панику делаете, то я вашу Федорку зараз возьму за себя! Вот и бумаги я схлопотал; потому как ей еще шестнадцати нету, так поп велел сотню яиц принести або поросенка, и он нас обвенчает. А вы как хочете, тетка Татьяна. Хочете – считайте меня зятем; не хочете – ваше дело! А нам от вас ничего не нужно. Руки, ноги у нас есть, мы на свою жизню всегда заработаем! Вот вам и весь мой сказ!
Появление Дмитро является неожиданным даже для Динки, но она быстро смекает, в чем дело.
– Поздравляю тебя, Федорка, с законным женихом Дмитро…
– Наливайко… – важно подсказывает Дмитро. Он стоит в новой свитке, в чистой вышитой рубашке и в сапогах, которые дал ему безногий солдат.
– Поздравляю тебя, подруга, – говорит Динка. Федорка крепко стискивает ее шею.
– Не забуду… Скольки проживу, не забуду… – бормочет она, заливаясь слезами и не смея поверить в свое счастье.
Но Динка торопится закрепить эту минуту.
– Поздравляю вас, тетя Татьяна, с законным женихом! – говорит она, целуя сухие щеки Татьяны.
– Поздравляю вас, тетя Татьяна! – подходит и Леня. Татьяна стоит, опустив руки, и не то радостная, не то горькая улыбка трогает ее собранные в складочки губы.
– Поздравляю тебя, Дмитро!
– Поздравляю, Федорка! – изо всех сил торопится Леня.
И, словно предвестник Федоркиного счастья, из комнаты слышится чистый, светленький голосок Мышки:
– Как я рада за тебя, Федорка! Как я рада! Будь счастлив, Дмитро! Поздравляю вас с радостью, тетя Татьяна!
И сломленная Татьяна сдается.
– Ну, так тому и быть! – говорит она. – Засылай сватов, Дмитро! А ты, доню, проси на заручены! А теперь, диты мои, пора и людям спокой дать. Ходимте до дому. Иди ты, дочка, по леву мою руку, а ты, сынок, по праву! Нехай не скажут про нас люди, что мы всех женихов упустили!
Когда процессия удаляется, Леня хватает в охапку Динку и кружится с ней по террасе.
– Поздравляю тебя, Макака, поздравляю!
– Ой, я так боялась, что она переиграет! – говорит Мышка.
– Ну да! Я знаю меру… – самодовольно улыбается Динка.
Глава 22
Далекие и близкие
О серьезных делах и о дорогих отсутствующих в семье Арсеньевых никогда не говорилось мимоходом, эти разговоры обычно переносились на вечер, когда все были в сборе и никто чужой не мог уже помешать. На хуторе, после отъезда Алины, такие беседы происходили в маленькой опустевшей комнатке, где под окном шелестела ветвями Алинина березка, прямая и тоненькая, как сама Алина. Такая березка росла под окошками и младших сестер – у каждой своя, а под окном Лени – молодой дубок… Эти деревца были посажены в первую осень жизни на хуторе, когда в саду появился неожиданный дорогой гость – "ничейный" дед-отец… С тех пор не раз сгущались над хутором грозные тучи и горькие слезы, как осенние дожди, промывали белые стволы берез. Смерть Никича, арест отца, умирающий в ссылке Костя, прощание с Алиной… Обо всем этом подолгу говорилось и думалось в комнатке старшей сестры.
Здесь все было по-прежнему. Накрытая байковым одеялом узкая девичья кровать, письменный стол, любимые Алинины открытки на стене, ее книжки и учебники на этажерке и всегда свежий букет полевых цветов, смешанный с сухой шелестящей травкой "степное сердце". Осиротевшим сестрам не нужно было напоминать, чтоб они меняли "Алинины букеты", Динка и Мышка делали это сами, и каждая, войдя в комнату на минутку, останавливалась перед увеличенным портретом худенькой большеглазой девушки со знакомой строгой улыбкой.
"Как тебе живется, Алиночка, родненькая?" – безмолвно спрашивала Динка. Но Алина не отвечала на этот вопрос даже в своих письмах. Она ни на что не жаловалась, прорываясь только иногда короткими и страстными словами: "О, как бы я хотела однажды утром проснуться в своей комнатке…" И еще часто, обращаясь к сестрам, она писала: "Цените, цените каждую минутку, каждый шаг, когда вы можете прижаться к маме, целовать ее руки и обнимать друг друга…"
На этих горьких словах чтение письма прекращалось.
– Я поеду за ней! – хмуро говорил Леня.
– Нет, – твердо отвечала Марина. – Она вернется сама или никогда не вернется.
Человек, которого выбрала для себя Алина, никому не нравился, в семье Арсеньевых он всегда казался чужим, случайно зашедшим в их дом.
– Это какой-то "чиновник особых поручений", – насмешливо отзывалась о нем Динка. – И чего он всегда такой накрахмаленный?
Всех студентов и гимназистов, которые собирались на Алинины "четверги", называли просто по имени, но жених Алины, аккуратный молодой человек с прилизанными височками, сразу отрекомендовался Виктором Васильевичем. Может быть, оттого, что он был самым старшим и во время своего жениховства заканчивал четвертый курс университета.
Алина была очень общительной и серьезной девочкой. В последнем классе гимназии она много читала и, организовав вокруг себя кружок девушек и юношей, устраивала по совету матери каждую неделю громкое чтение и обсуждение прочитанного. Такие дни назывались "четвергами". Жених Алины тоже присутствовал здесь и охотно принимал участие в обсуждении.
Динка удачно копировала его, делая какие-то жесты и медленно процеживая каждое слово. Домашние хохотали, а Алина обижалась:
"Что это такое, мама! Я не могу пригласить ни одного свежего человека…"
"А ты приглашай несвежего", – буркнула Динка.
Однажды, чтобы угодить Алине, она добровольно решилась прослушать целую лекцию Виктора Васильевича "О хорошем и дурном тоне". Увлеченный своим красноречием и благоговейным вниманием Алины, Виктор Васильевич, усевшись против Динки, медленно и долго втолковывал ей, как нужно вести себя в обществе и по каким признакам избирать для себя это общество. Говорил он со вкусом, тщательно подбирая слова и примеры, а Динка сидела перед ним, опустив глаза, и, положив ногу на ногу, тихонько шевелила носком ботинка. Когда Леня заглянул в комнату, Динка уже нетерпеливо качала ногой… Леня вызвал Алину.
"Прекрати это, – сказал он. – Кошка уже вертит хвостом…"
Но Алина была уверена, что Динке необходимо выслушать серьезного взрослого человека. И Динка выслушала, но, когда Виктор Васильевич сказал, что он еще повторит свою лекцию, она вскочила и, заткнув обеими руками уши, закричала:
"Еще? Еще раз вынести такую скучищу? Да что я, мертвая или живая? Читайте свои лекции над покойниками!.."
Все в доме были в отчаянии, когда Алина дала согласие на брак с этим чужим и неприятным человеком.
Марина со слезами уговаривала дочь подождать, приглядеться…
"Ты же совсем не знаешь его, Алина…"
"Это вы не знаете, – отвечала Алина, – а я знаю… У него очень хорошая семья: мать и брат. Кстати, брат его тоже политический, и сейчас он в ссылке…"
"Так ты же выходишь замуж не за брата", – вмешался Леня.
Но Алина никого не хотела слушать, и теперь ее письма были полны сдержанной грусти. В одном из писем она писала, что хочет работать, но мать мужа и сам Виктор очень "оскорбляются" этим желанием, так как считают себя людьми обеспеченными; не понимают, чего ей не хватает…
"Алина борется…" – кратко сказала об этом письме Марина. И все поняли, что в жизни Алины наступил какой-то перелом. С тех пор писем больше не было, и на близких это молчание лежало тяжелым камнем. К этой тревоге прибавилось еще и беспокойство за мать. Поэтому, едва кончилась веселая комедия с Федоркиным сватовством, как Мышка сказала:
– Поговорим сегодня о наших… Надеюсь, Динка, у тебя больше нет никаких историй?
Время близилось к вечеру.
