Підземка - Муракамі Харукі

Ученики — бизнесмены, работающие в японских представительствах иностранных фирм. Наша школа имеет специальное разрешение на это. Уроки веду либо в офисе ученика, либо у него дома.

Март прошлого года выдался очень напряженным: я работала по 4-5 дней в неделю и проводила 10 уроков. Можно сказать, из-за них я пострадала от зарина.

В тот день урок был назначен на девять утра (да, вот так рано!) в фирме ученика около станции Оотэ, и я решила напрямую доехать туда по линии Маруноути. Многие стремятся провести урок до начала рабочего времени. Бывает, урок начинается в восемь, в семь тридцать. Хотя, естественно, некоторые предпочитают учиться после работы.

Я вышла из дома часов в восемь. Метро со станции Икэбукуро отправлялось в 8:32 (о чем я узнала позже). Но я как раз поспевала к началу урока. Там мне останется выйти из поезда и подняться по лестнице.

Икэбукуро — конечная станция, поэтому поезда отправляются с обеих сторон платформы. Когда я спустилась на платформу, с левой стороны уже стоял поезд, заполненный народом, ждал отправления. С правой стороны люди собирались в очереди, ожидая подхода следующего, но его пока не было. Я на миг засомневалась: какой выбрать? Но подумала: ничего, если я сяду во второй. Интервал между отправлениями максимум минуты две-три. Я чувствовала себя подуставшей после десяти уроков в неделю, и выбрала тот вариант, когда можно сесть.

Подошел поезд, я вошла в первую дверь второго вагона. Села с правой стороны по ходу движения. Состав направился к следующей станции — Син-Ооцука. В японских вагонах по утрам обычно тихо. Почти никто не разговаривает. И вдруг посреди этой тишины многие начинают кашлять. Я подумала: "Сколько простуженных…"

Как вы знаете, линия Маруноути, начиная со станции Син-Ооцука, выходит на поверхность. Мёгадани, Коракуэн… Выход на станции Мёгадани расположен в хвосте поезда. Поэтому из первых вагонов на этой станции почти никто не выходит. Однако в тот день на удивление вышло очень много народа. Странно, подумала я, но и только. Особого значения не придала.

Люди по-прежнему кашляли, и в вагоне стало как-то неестественно ярко. Тогда мне показалось, что светло, но, подумав, я поняла, что это желтый цвет. Желтый ли? Трудно объяснить. Такой палевый, переходящий в желтый. Но не яркий.

Я когда-то болела малокровием, так вот — состояние было похоже на то. Кто это не испытал, не поймет. Постепенно стало трудно дышать. Но первым делом я подумала: видимо, новый вагон, запах материалов, клея. Обернувшись, я открыла окно. В новом типе вагонов окно опускается донизу. Окно легко поддалось. Другие открывать окна не собирались. Повременив, я открыла и второе окно.

У меня давно уже не все в порядке с органами дыхания. Стоит простудиться — сразу болит горло, начинается кашель. Пожалуй, поэтому я и не переношу новые стройматериалы. За окном март, еще достаточно холодно, но я не могла не открыть окно. Странно — почему все остальные терпели? Такой странный запах. Даже не то что странный…

Запах был не острым. Как бы это объяснить… Проблема восприятия… даже не запах, а удушливость. Открыв окно, я думала хорошенько проветрить вагон. Где я открыла окна? По-моему, между Мёгадани и Коракуэн. На обеих станциях, стоило поезду остановиться, выходило большое количество людей. Но на мои действия никто никак не отреагировал.

И что — никто не говорил вслух: "странно" или "трудно дышать"? Они ведь должны были чувствовать неладное?

Абсолютно никто. Все были на редкость тихими. Ехали молча. Ни на что не реагировали. Никакого общения. Я прожила год в США. Если бы подобное произошло там, все подняли бы шум. Начали бы возмущаться, что это происходит, выяснять причину, — уже позже пронеслось у меня в голове.

На допросе в полиции меня спросили: выходит, паники не было? На что я в очередной раз подумала: все ехали тихо. Никто не произнес ни слова.

Все выходившие на платформу люди кашляли. Это было видно изнутри вагона.

Миновали станцию Коракуэн, и дышать стало еще труднее. К тому же сгустилась желтизна. В тот момент я начала беспокоиться, что поработать сегодня не удастся, но позволить такое было нельзя. Поэтому я решила доехать до станции Хонго-Сантёмэ и пересесть там в другой вагон. К тому времени наш был уже заметно пуст. Были даже свободные места. И это — тоже нечто невероятное. По утрам здесь обычно творится невообразимое.

Я собралась выйти из вагона через среднюю или дальнюю дверь. Больше терпеть сил не было. Вдруг человек в форме полицейского вошел через переднюю дверь, поднял двумя руками в белых перчатках газетный сверток и вынес его наружу. Дежурный по платформе принес синий пластмассовый ящик для макулатуры и опустил пакет внутрь. Еще два-три работника метро крутились поблизости. Это произошло как раз в тот момент, когда я собиралась выходить из вагона. Газетный сверток и белые перчатки выглядели впечатляюще. Эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами. Однако что там произошло, понять я не могла.

Поезд стоял достаточно долго. Я успела пройти назад вагона два. Пассажиров — единицы. Состояние — хуже некуда. Глаза подергивались, боль в мышцах. Хотя не то чтобы больно, но вокруг все желтое. И непрозрачное. Будто все залито в пластик и постепенно сужается… Примерно так можно описать.

В конце концов, когда я вышла на станции Авадзи, состояние было вот таким. Кашель, про глаза уже сказала, и удушье. Такое ощущение, что легкие забиты пылью.

На Авадзи вышли всего три человека. Кроме меня — молодая девушка и пятидесятилетний мужчина. Удивительно, но на выходе я подумала, что это зарин. А то, что с глазами — сужение зрачков. По характеру работы я каждый день внимательно читаю газеты, обязательно просматриваю новости. Естественно, я знала об инциденте в Мацумото. Тогда же впервые я услышала и о сужении зрачков. На платформе Авадзи до меня и дошло, что это сужение зрачков.

Какая-то вы спокойная.

Да, на удивление я была очень спокойна. Может, потому, что мобилизовала все свои знания, столкнувшись с незнакомой опасностью.

На платформе было лишь три человека: девушка, мужчина и я. Такого там вообще не бывает. Девушка села на скамейку, опустив голову и прикрыв платком рот. Ей явно было плохо. Мужчина приговаривал: странно, все это странно, — и, покачиваясь, бродил взад-вперед по платформе. Не видят, глаза не видят, — повторял он. Говорят, его потом парализовало, но проверить этого я не смогла.

Явно что-то не так, нужно срочно идти в больницу, сказала я и, поддерживая девушку, побрела вместе с мужчиной к офису станции. Работники станции суетились, но сразу же начали вызывать неотложку. Однако сколько бы ни набирали номер, никто не отвечал. Тогда мне стало страшно. Я впервые почувствовала сильный страх. Будто все, во что веришь, рушится у тебя на глазах.

Состояние паническое. События на нашей станции разворачивались позже, чем где-либо. В других местах уже царила жуткая паника. Если вы помните, наш поезд линии Маруноути умудрился вместе с зарином развернуться на Икэбукуро и ехал в обратную сторону.

Меня не оставлял в покое один момент. Перед посадкой на Икэбукуро двери закрываются, и работники станции обязательно проводят осмотр вагонов. Проверяют забытые вещи пассажиров, случайно оставшиеся незамеченными предметы. Если бы тогда работник внимательнее осмотрел вагон, пакет с зарином не поехал бы назад.

До неотложки так и не дозвонились. Тогда пожилой работник станции предложил пойти пешком — дескать, так будет быстрее. Больница рядом со станцией, в двух-трех минутах ходьбы. Молодые работники отвели нас туда немедля. Как результат — правильно, что я вышла на этой станции. На 3-м квартале Хонго закрытое пространство, и выходить пришлось бы вместе с пакетом зарина. Думаю, было бы хуже[52].

Несколько месяцев после происшествия я не работала. Дышать тяжело. На работе приходится много говорить, и удушье — большая помеха.

Некоторое время я была очень зла. Как говорила раньше, стала раздражительней. К тому же узнала, что преступники, выходит, — "Аум Синрикё". Но сейчас, если честно, я даже не злюсь, просто не хочется об этом вспоминать. В больнице и уже после выписки, дома, мне хотелось узнать, что случилось, и я, не отрываясь, смотрела телевизионные новости. Сейчас мне все опротивело. Кадры зариновой атаки даже видеть не хочу. А начинаются новости на эту тему — переключаю канал. Злость по отношению к нелепым вещам — отвратительна. Если задуматься о жертвах и пострадавших. У меня по-прежнему сжимается в груди, когда приходится сталкиваться с такой информацией. Не дай бог, чтобы такое повторилось.

Из сообщений СМИ об "Аум Синрикё" я постепенно узнала, откуда они взялись, — и поняла, что с ними нельзя иметь ничего общего. Как минимум я перестала орать в экран телевизора. У них совсем другая логика, другое мышление. Они совершали поступок, веря в то, что делают. И не собираются как-то соответствовать нам. Они не стоят в одной с нами плоскости. Они — люди другого измерения. Подумаешь так — и ярая злость постепенно угасает.

Из всех вопросов больше всего не люблю вопрос "об осложнениях". Я в порядке — и в подтверждение этого я так живу. Говорят, с медицинской точки зрения проблем нет. Человечество впервые столкнулось с подобным опытом, поэтому, естественно, некоторое беспокойство есть. Но когда об этом начинают расспрашивать… нет, я против. Хотя если задуматься, ненависть к расспросам об осложнениях сама по себе в некотором роде — осложнение. Внутри меня живет желание все, что там произошло, изолировать как предмет иного измерения. Куда-нибудь спрятать. И если можно — подальше от планеты Земля…

Случись это спустя полгода после происшествия, я, пожалуй, отказалась бы от интервью. Однако согласившись, я многое передумала, и поняла, что с тех пор не была на месте происшествия. 3-й квартал Хонго — одно из моих любимых мест, но больше я туда ни ногой. Не то чтобы страшно… Просто я так решила.

Первая мысль — ядовитый газ.

Значит, или зарин, или циан[53].

Доцент Тоору Сайто (врач Центра "скорой помощи" медицинского факультета университета Тохо, 1948 г. р.)

Врач Сайто работает в Центре "скорой помощи" больницы Оомори при университете Тохо двадцать лет, с момента основания самого центра, настоящий профессионал.