Квартеронка - Рід Томас Майн

Здесь тоже нет. Великий Боже! Неужели я потерял дорогу? Потерял! Потерял!"

Эта мысль, как молния, сверкнула в моём мозгу. Я взволнованно осмотрелся по сторонам. Я внимательно оглядел землю кругом. Я не видел ни тропинки, ни других следов, кроме тех, что я только что оставил. Никаких признаков, напоминающих мой прежний путь! Я сбился с дороги. Сомненья нет — я заблудился!

Меня охватила дрожь отчаяния. При мысли о близкой гибели кровь леденела в жилах. И неудивительно: если я заблудился — значит, я погиб! Достаточно одного часа: за это время яд сделает своё дело. И меня найдут лишь волки да стервятники. О Боже!

Теперь я ещё яснее понял весь ужас моего положения, так как вспомнил, что мне говорили, будто в это время года — в начале осени — змеиный яд особенно опасен и действует с наибольшей быстротой. Бывали случаи, что смерть наступала в течение часа.

"Боже милостивый! — подумал я. — Через час меня уже не станет!" Я невольно застонал.

Опасность подстегнула меня, и я снова бросился на поиски. Я повернул назад и пошёл по своим следам; это лучшее, что я мог сделать, так как под тёмным сводом леса не было никакого просвета, который указал бы мне, что я приближаюсь к плантации. Я не видел ни клочка голубого неба, предвещавшего близость лесной опушки, такой желанной для заблудившегося в лесу. Даже небо над моей головой было скрыто словно тёмной завесой, и когда я обращался к нему с молитвой, глаза мои видели только густую, мрачную зелень кипарисов, с которых свисала траурная бахрома испанского мха.

Мне оставалось либо идти обратно и попробовать отыскать потерянную тропинку, либо идти вперёд, положившись на волю случая.

Я выбрал первое. Снова я продирался сквозь заросли камыша и густой подлесок, снова переходил вброд топкие протоки и увязал в илистых болотах.

Но не прошёл я назад и ста ярдов, как опять начал сомневаться. Я вышел на более высокое и сухое место, где не отпечатались мои следы, и не знал, куда идти. Я бросался то туда, то сюда, но не находил своего прежнего пути. Я растерялся и окончательно запутался. Увы, я снова заблудился!

Заблудиться в лесу при обыкновенных обстоятельствах было бы не так страшно; проблуждать час-другой, даже провести ночь под деревом, не подкрепившись на сон грядущий, это не испугало бы меня. Но теперь я был в совершенно ином положении, и мысль об этом не давала мне покоя. Скоро яд отравит мою кровь. Казалось, что я уже чувствую, как он растекается у меня по жилам.

Надо бороться, надо искать выход! Я снова бросился вперёд, теперь уж наудачу. Я пытался идти всё прямо, но тщетно. Толстые стволы хвойных деревьев вставали на моём пути, и мне приходилось всё время обходить их, так что скоро я снова потерял направление. Но я всё шёл, то устало перебираясь через ручьи, то увязая в болотах, то перелезая через поваленные деревья. По пути я вспугивал тысячи обитателей дремучего леса, и они провожали меня разноголосым криком. Пронзительно пищала цапля; ухала болотная сова; громадные лягушки громко квакали; отвратительный аллигатор ревел, раскрывая свою длинную пасть, и сердито уползал с моей дороги; порой мне казалось, что он вот-вот повернётся и бросится на меня.

"Ура! Я вижу свет! Вон небо!"

Пока только маленькое голубое пятнышко — круглое пятнышко не больше тарелки. Но вы не можете себе представить, как я обрадовался этому маленькому просвету! Он был для меня тем же, чем маяк для заблудившегося моряка.

Там, должно быть, опушка леса! Да, сквозь деревья уже проникал солнечный свет, и постепенно лес всё расступался передо мною. Несомненно, впереди — плантации. Выйдя из лесу, я быстро пересеку поля и доберусь до селения. Тогда я спасён! Рейгарт, наверно, знает, как бороться с ядом, и даст мне нужное лекарство.

С бьющимся сердцем, напрягая зрение, я спешил к светлой прогалине. Голубое пятно становилось всё больше, появились новые просветы, лес становился всё реже, я уже был недалеко от опушки.

С каждым шагом почва становилась суше и твёрже, а деревья меньше. Причудливо разросшиеся корни кипарисов теперь не мешали мне быстро двигаться вперёд. Я шёл среди тюльпанных деревьев, кизила и магнолий. Деревья росли не так часто, их зелень была светлее, а тень не такая густая. И вот наконец я миновал последние заросли подлеска и вышел на солнечную поляну.

Горестный крик сорвался с моих губ, крик отчаяния. Я вышел к тому месту, откуда ушёл, — я снова очутился на той же поляне!

Теперь я уже не пытался идти дальше. Усталость, разочарование и горе сломили мои силы. Я подошёл, шатаясь, к лежащему на земле стволу, тому самому, в котором скрылся мой пресмыкающийся враг, и сел, совсем убитый.

Казалось, мне суждено умереть на этой прелестной поляне, среди ярких цветов, среди живописной природы, которой я так недавно любовался, — на том самом месте, где я получил свою роковую рану…

Глава XXXIII. БЕГЛЕЦ

Человек не хочет расставаться с жизнью, пока не испытает все средства спасти себя. Каким бы сильным ни было отчаяние, однако есть люди, дух которых оно не может сломить. Впоследствии при подобных обстоятельствах я не поддался бы отчаянию, но тогда я был ещё молод и неопытен.

Однако моё подавленное состояние длилось недолго. Вскоре я снова овладел собой и решил ещё раз попытаться спасти свою жизнь.

У меня не было никакого плана, я хотел просто ещё раз попробовать выбраться из лабиринта зарослей и болот и выйти к селению. Я подумал, что мне удастся определить направление с того места, откуда я в первый раз вышел на поляну. Однако и в этом я не был уверен. Я забрёл сюда, не обращая внимания, как и куда иду. Прежде чем лечь и заснуть, я обошёл поляну кругом. Возможно, что я уже кружил возле неё, прежде чем её увидел, — ведь я всё утро бродил по лесу.

Когда эти мысли пронеслись у меня в голове, я готов был снова прийти в отчаяние, но вдруг вспомнил, что кто-то говорил мне, будто табак — сильное средство против змеиного яда. Странно, что это не пришло мне в голову раньше. Впрочем, это было понятно, так как до сих пор я думал только о том, как мне добраться до Бринджерса.

Сначала, не полагаясь на собственные знания, я надеялся лишь на доктора. И только увидев, что не могу рассчитывать на его помощь, стал думать о том, что в силах сделать сам. И тут я вспомнил про табак.

Я поспешно вытащил портсигар. К моей радости, в нём оставалась ещё одна сигара, и вынув её, я принялся разжёвывать табак. Как я слышал, в таком виде его следовало приложить к ране. Во рту у меня пересохло, но от горького табака он скоро наполнился слюной, и, пересиливая тошноту, я быстро разжевал сухие листья в кашицу, пропитанную крепким никотином.

Положив эту влажную массу на свою кисть, я втёр её в ранку. Теперь я заметил, что рука моя сильно опухла до самого локтя и боль в ней всё усиливалась. О Боже мой! Яд уже действовал, быстро и неотвратимо! Мне казалось, что я чувствую, как огонь разливается по моим жилам.

Хотя я и приложил никотиновую примочку к руке, я слабо верил в её действие, так как только мельком слышал о её целебных свойствах. Вероятно, думал я, это одно из тысячи народных средств, которыми пользуются доверчивые люди. Только отчаяние заставило меня пригнуть к нему.

Оторвав рукав своей рубашки вместо бинта, я обвязал руку, а затем повернулся и снова двинулся в путь. Но, не сделав и трёх шагов, остановился как вкопанный. Прямо против меня на краю поляны стоял человек.

Он, очевидно, только что вышел из леса, к которому я направлялся, и теперь остановился, удивлённый, увидев человека в таком глухом месте. Я встретил его радостным криком.

"Вот кто выведет меня отсюда! Вот мой спаситель!" — подумал я.

Каково же было моё удивление, огорчение, возмущение, когда он быстро отвернулся от меня, бросился в кусты и исчез.

Я был поражён его странным поведением. Я успел только мельком взглянуть на него и заметил, что это темнокожий и что у него испуганное лицо. Но чем же я мог его напугать?

Я закричал ему, чтобы он остановился и вернулся назад. Я звал его сначала умоляющим, а потом строгим и угрожающим тоном. Но тщетно; он не остановился, не обернулся. Я слышал, как трещали ветки, когда он продирался сквозь чащу, и с каждой минутой эти звуки всё удалялись.

В этом человеке я видел единственное своё спасение. Мне нельзя было его упускать, и я бросился следом за ним.

Если я могу положиться на что-нибудь, так это на быстроту моих ног. А в те годы даже индейский бегун не мог бы меня обогнать, не то что неуклюжий, большеногий темнокожий. Я знал, что стоит мне только его увидеть, как он уже не уйдёт от меня, но в зтом-то и заключалась трудность. Пока я раздумывал, он успел убежать довольно далеко и теперь скрылся из виду в чаще леса.

Но я слышал, как он, словно дикий кабан, ломится сквозь кустарник, и по этому треску продолжал гнаться за ним.

Я уже немного утомился от долгой ходьбы по лесу, но сознание, что жизнь моя зависит от того, настигну ли я темнокожего, вливало в меня свежие силы, и я мчался за ним, как гончая собака. К несчастью, успех зависел не только от моего проворства, иначе эта гонка закончилась бы очень скоро. Трудность была в том, что мне приходилось продираться сквозь кусты, обегать толстые деревья, всё время бороться с хлеставшими меня ветвями и то и дело пускаться в обход.

Но вот наконец я увидел его. Мелкий подлесок кончился. Из чёрной, топкой земли торчали только громадные стволы кипарисов, и далеко впереди под тёмными сводами деревьев я увидел темнокожего, который по-прежнему со всех ног удирал от меня. К счастью, на нём была светлая рубашка, иначе я не разглядел бы его в густой тени. Впрочем, он только промелькнул передо мной далеко впереди.

Лес здесь был не такой частый и заросли не преграждали мне путь. Теперь всё зависело от быстроты, и не прошло и пяти минут, как я уже нагонял его, умоляя, чтобы он остановился.

— Стой! — кричал я. — Стой, ради Бога!

Но темнокожий ничего не отвечал. Он даже не повернул головы и продолжал бежать, разбрызгивая грязь.

— Стой! — продолжал я кричать во всю силу моих уставших лёгких, задыхаясь от бега. — Стой, друг! Что ты бежишь от меня? Я не сделаю тебе ничего плохого!

Но и эти слова не произвели на него никакого впечатления, он будто ничего не слышал.