Квартеронка - Рід Томас Майн
Мы не знали, когда снова встретимся. Приходилось быть очень краткими.
Я объяснил Авроре моё положение: через несколько дней я должен получить деньги, которых, надеюсь, хватит, чтобы осуществить моё намерение. Какое намерение? Выкупить мою невесту!
— А тогда, — закончил я, — нам остаётся только обвенчаться, Аврора!
— Увы! — ответила она со вздохом. — Даже будь я свободна, мы не могли бы обвенчаться здесь. Разве вы не знаете, что жестокий закон преследует нас, даже когда считается, что мы свободны?
Я отрицательно покачал головой.
— Мы не можем с вами пожениться, — продолжала она печально, — если вы не поклянётесь, что в ваших жилах тоже течёт африканская кровь.
Трудно поверить, что такой закон существует в христианской стране.
— Не думайте об этом, Аврора, — сказал я, стараясь утешить её. — Мне ничего не стоит дать такую клятву. Я возьму золотую шпильку из ваших волос, проколю эту голубую жилку на вашей прекрасной руке, выпью каплю вашей крови и дам нужную клятву!
Аврора улыбнулась, но через минуту её лицо снова омрачилось.
— Полно, дорогая Аврора! Прогоните ваши грустные мысли! Зачем нам венчаться именно здесь? Мы можем уехать в другое место. Есть другие страны, такие же прекрасные, как Луизиана, и церкви, такие же красивые, как собор Архангела Гавриила, где мы можем обвенчаться. Мы уедем на север, в Англию, во Францию — всё равно куда. Пусть это вас не тревожит!
— Меня тревожит не это.
— А что же, дорогая?
— Ах, я боюсь…
— Не бойтесь, скажите мне.
— Что вам не удастся…
— Что не удастся, Аврора?
— Стать моим хозяином… купить меня!..
И бедняжка опустила голову, словно стыдясь своего положения. Горячие слёзы брызнули у неё из глаз.
— Почему вы так думаете?
— Потому что уже многие пытались меня купить. Они давали много денег, гораздо больше, чем вы предполагаете, но из этого ничего не вышло: им не продали меня. Ах, как я была благодарна мадемуазель Эжени! Она всегда была моей защитницей. Она не хотела расставаться со мной. Как я была счастлива тогда! Но теперь… теперь совсем другое дело. Теперь как раз наоборот.
— Ну, так я дам ещё больше. Я отдам всё моё состояние. Этого, наверно, хватит. Раньше вас хотели купить с дурными целями, такими, как у Гайара. Ваша хозяйка знала об этом и потому не соглашалась.
— Это правда. Но она откажет и вам. Я так боюсь!
— Нет, я во всём сознаюсь мадемуазель Эжени. Я скажу ей, что у меня самые честные намерения. Я вымолю у неё согласие. И я уверен, что она мне не откажет. Если она мне благодарна…
— Ax, — воскликнула Аврора, прерывая меня, — она вам очень благодарна, вы даже не знаете, как благодарна! И всё же она никогда не согласится, никогда! Вы не знаете всего… Увы, увы!
Из глаз её снова брызнули слёзы, она склонилась на диван, и густые кудри скрыли от меня её лицо.
Её слова озадачили меня, и я уже хотел просить у неё объяснения, когда услышал шум подъезжающей коляски. Я бросился к открытому окну и взглянул поверх апельсиновой рощи. Над деревьями показалась голова, и я узнал кучера мадемуазель Безансон. Коляска подъехала к воротам.
Я был так взволнован, что не хотел встречаться с ней, и, наспех попрощавшись с Авророй, вышел из комнаты. С веранды я увидел, что если пойду по главной аллее, то могу столкнуться с мадемуазель Эжени. Я знал, что к конюшне можно пройти через боковую калитку и оттуда есть дорога в лес. Таким образом, я мог добраться до Бринджерса кружным путём. Спустившись с веранды, я прошёл через эту калитку и направился к конюшне.
Глава XXVI. НЕГРИТЯНСКИЙ ПОСЁЛОК
Вскоре я вошёл в конюшню, где моя лошадь приветствовала меня радостным ржаньем. Сципиона там небыло.
"Он, наверно, занят, — подумал я. — Должно быть, встречает свою госпожу. Не беда, я не буду его звать. Лошадь осёдлана, я сам взнуздаю её. Жаль только, что Сципион не получит обычной мелочи на чай". Взнуздав лошадь, я вывел её за ворота и вскочил в седло.
Дорога, которую я выбрал, вела в негритянский посёлок, а затем через поля в густой кипарисовый лес. Там её пересекала тропинка, которая снова выходила к береговой дороге. Я много раз ездил по этой тропинке и хорошо её знал.
Негритянский посёлок находился примерно в двухстах ярдах от господского дома: пятьдесят или шестьдесят небольших чистеньких хижин стояло по обе стороны широкой дороги. Все хижины были как две капли воды похожи одна на другую, и перед каждой из них росла большая магнолия или красивое китайское дерево с густой кроной и душистыми цветами. В тени этих деревьев множество темнокожих детей с утра до вечера возились в пыли. Они были всех возрастов, от крошечных ползунков до голенастых подростков, и всевозможных оттенков — от светлокожих квартеронов до чёрных бамбара, на коже которых, как острили американцы, "даже уголь оставляет светлые пятна". Если не считать толстого слоя пыли, ничто не прикрывало их наготу, ибо они целый день бегали голышом. Эти чёрные и жёлтые пострелята с утра до вечера копошились перед хижинами, играя стеблями сахарного тростника, арбузными корками и кукурузными кочерыжками, такие же счастливые и беззаботные, как какой-нибудь маленький лорд в своей увешанной коврами детской, среди дорогих заграничных игрушек.
В негритянском посёлке вам бросаются в глаза воткнутые перед многими хижинами высокие шесты или крепкие стебли тростника, на которых насажены громадные пустые жёлтые тыквы с пробитой сбоку дырой.
Это домики красных стрижей, самой красивой породы американских ласточек, которых очень любят здешние темнокожие, как когда-то любили их краснокожие обитатели этих мест.
Вы увидите, что на стенах хижин висят гирляндами длинные связки зелёного и красного стручкового перца, а кое-где и пучки сухих лекарственных трав, которыми пользуется "негритянская медицина". Их повесила сюда какая-нибудь тётушка Феба, или тётушка Клеопатра, или бабушка Филис; а при виде восхитительного кушанья, которое может изготовить любая из них, взяв описанные выше красные и зелёные стручки и сдобрив их разными пахучими травами, растущими в маленьком огороде возле хижины, у самого тонкого гурмана потекут слюнки.
На стенах некоторых хижин вы увидите и шкуры представителей животного царства: кролика, енота, опоссума или серебристой лисы, иногда мускусной крысы и даже болотной дикой кошки, или рыси. Хозяин хижины, на которой сушится шкура рыси, становится героем дня, ибо рысь — самый редкий зверь, встречающийся теперь на берегах Миссисипи. Вы не увидите здесь шкур кугуара и лани; хотя эти животные и водятся в ближних лесах, но они недоступны для негритянского охотника, которому запрещено пользоваться огнестрельным оружием. Более мелких животных, о которых мы говорили, можно изловить и без ружья, и шкуры, висящие около хижин, — это трофеи многих ночных охот, добыча, принесённая каким-нибудь Цезарем, Сципионом, Ганнибалом или Помпеем. Слыша в негритянском посёлке все эти имена, вы можете вообразить себя в древнем Риме или Карфагене.
Однако этим носителям громких имён никогда не доверяют такого опасного оружия, как карабин. Своими успехами на охоте они обязаны только собственной ловкости; оружием им служат лишь палка да топор, а вместо гончей собаки — простая дворняжка. Многочисленные представители этой породы валяются в пыли вместе с негритянскими ребятишками и, видимо, чувствуют себя не менее счастливыми, чем они. Охотничьи трофеи развешаны на стенах домов не для украшения. Нет, их повесили просушить, а потом заменят другими, а эти отнесут на продажу. В воскресенье, когда дядя Сиз или Зип, дядя Хэнни или Помп в праздничной одежде отправятся в город, каждый из них захватит с собой свёрток со шкурками. Они зайдут потолковать к лавочнику, а тот выложит им пик[12] за мускусную крысу, бит (испанский реал) за енота и четвертак за лису или "кошку", после чего четыре дяди-охотника обменяют полученные монеты на всякого рода гостинцы для четырёх оставшихся дома тётушек; эти "излишества" служат дополнением к обычному рациону риса со свининой, который получают темнокожие на плантации.
Такова нехитрая экономика негритянского посёлка.
Войдя в негритянскую деревню (негритянский посёлок при крупной плантации можно вполне назвать деревней), вы можете сами наблюдать эти мелкие подробности её жизни. Они видны и невооружённому глазу.
Вы увидите также стоящий на отшибе дом надсмотрщика. В поместье Безансонов он находился на краю посёлка, фасадом к проезжей дороге.
Дом был, конечно, совсем в другом роде, с претензией на архитектуру: двухэтажный, с жалюзи на окнах и с верандой.
Невысокая ограда оберегала его от вторжения негритянских ребятишек, однако страх перед ремённой плетью делал эту предосторожность совершенно излишней.
Когда я подъехал к посёлку, мне сразу бросилось в глаза его своеобразие; дом надсмотрщика, возвышавшийся над маленькими лачугами, казалось, сторожил и оберегал их, словно наседка выводок цыплят.
Большие красные ласточки стрелой носились взад и вперёд, на минуту замирали у входа в свои домики-тыквы и с весёлым щебетом — туить-туить-туить — улетали прочь. Весь посёлок был наполнен ароматом китайских деревьев и магнолий, который далеко разносился вокруг.
Подъехав ещё ближе, я услышал смутный гул голосов, мужских, женских и детских, с характерными для негритянской речи интонациями. Я заранее представлял себе уже не раз виденную мной картину: мужчины и женщины заняты разными домашними делами; одни, сидя перед своими хижинами в тени деревьев, отдыхают после полевых работ (в этот час они уже окончены) или, собравшись кучками, весело болтают между собой; другие чинят у порога рыболовные сети или силки, с помощью которых надеются поймать "большую кошку" или выловить в тихой заводи буйвол-рыбу; кое-кто из мужчин колет дрова, вытаскивая их из общей большой поленницы, а длинноногие подростки относят их в хижины, где чёрные тётушки готовят вечернюю трапезу.
Эта патриархальная картина навела меня на размышления о кое-каких преимуществах единовластия в деревне, если не в образе рабовладельца, то в духе Раппа[13] и социальных экономистов.
"Вот как при таком патриархальном строе можно обходиться без сложного государственного аппарата, — говорил я себе. — Как это просто и мило и вполне достигает цели!"
Да, конечно.
