Тарас Шевченко та його доба. Том 2 - Рем Георгійович Симоненко

«Сани остановились против крыльца лобного места. Пугачёв и любимец его Перфильев84 в препровождении духовника и двух чиновников едва взошли на эшафот, раздалось повелительное слово: на караул, и один из чиновников начал читать манифест. Почти каждое слово до меня доходило.

При произнесении чтецом имени и прозвища главного злодея, также и станицы, где он родился, обер-полицмейстер спрашивал его громко: «Ты ли донской казак Емелька Пугачёв?» Он столь же громко ответствовал: «Так, государь, я казак Зимовейской станицы, Емелька Пугачёв». Потом, во всё продолжение чтения манифеста, он, глядя на собор, часто крестился, между тем как сподвижник его Перфильев, немалого росту, сутулый, рябой и свиреповидный, стоял неподвижно, потупив глаза в землю. По прочтении манифеста духовник сказал им несколько слов, благословил их и сошёл с эшафота. Читавший манифест последовал за ним. Тогда Пугачёв, сделав с крестным знамением несколько земных поклонов, обратился к соборам, потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся во все стороны, говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ православный: отпусти, в чём я согрубил пред тобою… прости народ православный!» При сем слове экзекутор дал знак; палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп; начали раздирать рукава шёлкового малинового полукафтанья. Тогда он сплеснул руками, повалился навзничь, и в миг окровавленная голова уже висела в воздухе…»

Палач имел тайное поручение сократить мучения казнённых. У трупа отрезали руки и ноги, палачи отнесли их по четырём углам эшафота, голову показали уже потом и воткнули на высокий кол. Перфильев, перекрестясь, простёрся ниц и остался недвижим.

Палачи его подняли и казнили так же, как и Пугачёва. Между тем Шигаев, Падуров и Торнов уже висели в своих высоких содроганиях… В сие время зазвенел колокольчик. Чику повезли в Уфу, где казнь его должна была совершиться. Тогда начались торговые казни; народ разошёлся; осталась небольшая кучка любопытных около столба, к которому один после другого привязывались преступники, присуждённые к кнуту. Отрубленные члены четвертованных мятежников были разнесены по московским заставам и несколько дней после сожжены вместе с телами. Палачи развеяли пепел. Помилованные мятежники были на другой день приведены пред Грановитую палату. Им объявили прощение и при всём народе сняли с них оковы.

Так кончился мятеж, начатый горсткою непослушных казаков, усилившийся по непростительному нерадению начальства и поколебавший государство от Сибири до Москвы и от Кубани до Муромских лесов. Совершенное спокойствие ещё долго не водворялось. Панин и Суворов ещё целый год оставались в усмирённых губерниях, утверждая в них ослаблённое правление, возобновляя города и крепости и искореняя последние отрасли пресечённого бунта. В конце 1755 года обнародовано было общее прощение и повелено всё дело предать общему забвению. Екатерина, желая истребить воспоминание об ужасной эпохе, уничтожила древнее название реки, коей берега были первыми свидетелями возмущения. Яицкие казаки были переименованы в уральские, а городок их назвался сим же именем. Но имя страшного бунтовщика гремело ещё в краях, где он свирепствовал. Народ живо ещё помнит кровавую пору, которую так выразительно назвал он пугачёвщиною»85.

Дотримуючись проголошених у вступі засад, автори цитували видані в далекому минулому твори, не підправляючи їх. Цитоване потребує, на нашу думку, певних пояснень. Особистим цензором найбільшого історичного твору, присвяченого найбільшому селянському повстанню у вітчизняній історії, як відзначалося раніше, був сам цар Микола I (або Микола Палкін). Беручи на себе завдання привернути увагу громадськості до антицарського, нехай і ззовні прикритого зрозумілими тоді громадсько-історичними гаслами повстання, очолюваного Омеляном Пугачовим, О. С. Пушкін мав у деяких випадках користуватися характеристиками, які не мали викликати негативну реакцію цензорів, та обійти її, вдаючися до вживаної у тодішніх історичних творах лексики.

О. С. Пушкін пояснював В. А. Жуковському, своєму близькому другові, тактику, якої він дотримувався у своїй найбільшій історичній праці.

20 січня 1826 р., коли масштаби царської розправи над декабристами далеко не були вже таємницею, висланий у Михайловське Олександр Сергійович звернувся з листом до В. Жуковського. «Я не писал к тебе, во-первых, – пояснював він своєму доброму й впливовому другові, – потому, что мне было не до себя, во-вторых, за неимением верного случая. Вот в чём дело: мудрено мне требовать твоего заступничества перед государем; не хочу охмелить тебя в этом пиру. Вероятно, правительство удостоверилось, что я заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел, но оно в журналах объявило опалу и тем, которые, имея какие-нибудь сведения о заговоре, не объявили о том полиции. Но кто ж, кроме полиции и правительства, не знал о нём? О заговоре кричали по всем переулкам, и это одна из причин моей безвинности. Всётаки я от жандарма ещё не ушёл, легко, может, уличат меня в политических разговорах с каким-нибудь из обвинённых. А между ними друзей моих довольно NB: оба ли Раевские взяты, и в самом ли деле они в крепости? напиши, сделай милость. Теперь положим, что правительство и захочет прекратить мою опалу, с ним я готов условливаться, но вам (буде условия необходимы), но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Моё будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения правительства со мною etc.

Итак, остаётся тебе положиться на моё благоразумие. Ты можешь требовать от меня свидетельств об этом новом качестве. Вот они.

В Петербурге я был дружен с майором Раевским, с генералами Пущиным и Орловым.

Я был масоном в Кишинёвской ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи.

Я наконец был в связи с большою частью нынешних заговорщиков.

Покойный император, сослав меня, мог только упрекнуть меня в безверии.

Письмо это неблагоразумно, конечно, но должно же доверять иногда и счастию.

Прости, будь счастлив, это покамест первое моё желание.

Прежде, чем сожжёшь это письмо, покажи его Карамзину и посоветуйся с ним. Кажется, можно сказать царю: Ваше величество, если Пушкин не замешан, то нельзя ли наконец позволить ему возвратиться?

Говорят, ты написал стихи на смерть Александра – предмет богатый! – но в течение десяти лет его царствования лира твоя молчала. Это лучший упрёк ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры – глас народа. Следовательно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба»86.

Справжні історичні погляди О. С. Пушкіна

Отже, Олександр Сергійович оцінював велике селянське повстання XVIII століття зовсім не так, як про це можна тлумачити, посилаючись на відредаговану самим царем «Историю