Від кон'юнктури до еталону - Власюк Анатолій
Хвороба виснажила його, але не вбила людського. Він допомагає іншим хворим, які позбуваються психічних недуг, виходять із лікарні і живуть повноцінним життям. Ось лише самому собі прот не здатний допомогти. Безсильними виявились і лікарі, які розшифрували його, встановили діагноз і призначили лікування. Проте таємниця його загадкової людської душі так і залишилася незбагненною, бо такою ж незбагненною і фантастичною є реальність.
Якщо в суспільстві панує настороженість і певне негативне ставлення до душевно хворих людей, то книга Джина Брюера "Планета Ка-Пекс" пронизана людяністю. Через весь роман червоною ниткою проходить думка, що всі люди рівні, а хворі мають право на нормальне людське ставлення до себе.
28 квітня 2015 року
ФІЛОСОФІЯ ПОРНО НА ТЛІ КОХАННЯ
Генрі Міллер. Тропік Раку
Фройд, звісно, помилявся, коли стверджував, що буцімто секс є рушійною силою людства. Насправді на тлі сексу рушійною силою людства може бути що завгодно – наше прагнення до Кохання з великої літери, кар'єри, влади, заробляння грошей і таке інше. Але лише на тлі сексу. Я не знаю що було би, якби забрали тло, але воно не є визначальним.
"Тропік Раку" Генрі Міллера є філософським романом з елементами порно. Ось цих елементів порно, відвертих сексуальних сцен у стилі натуралізму є відносно мало, бо роман не про це і письменник на цьому не акцентує. Всі дії відбуваються на тлі Кохання. За інерцією, існує велика спокуса до порно віднести й багато інших сторінок, коли автор майстерно розкриває сутність жінок, які змушені займатися проституцією. Але це велика ілюзія – вважати "Тропік Раку" Генрі Міллера порнографічним романом.
Якщо хочете, це – філософія порно. Не смакування відвертих сцен, за якими стежить схиблений на порно читач, нервово й поспішно перегортаючи інші сторінки, де цього нема, а саме філософське розуміння цього явища, до якого Фройд так і не зміг піднятися.
Рак у трактуванні Міллера – це не постійний герой гороскопів, які не складає хіба що лінивий і які до істини не мають жодного стосунку. Рак у письменника – це багатовимірне явище, філософська категорія, яка одночасно позначає багато явищ. Це і час, і простір, і наше повсякденне життя, і все інше, що тільки може постати в уяві читача. Цей Рак хоч і не пронизує червоною ниткою весь твір, але його присутність є знаковою. Головне, за порно не загубити його. Тому українською має бути саме "Тропік Раку" – Раку як хвороби з великої літери, як філософської категорії, а не "Тропік Рака", бо про зодіакальне сузір'я взагалі не йдеться.
Ось один вимір Раку (цитату подаю російською, щоб не робити подвійного перекладу і остаточно не зіпсувати оригінал, бо читав цей твір саме на цій мові):
"Борис только что изложил мне свою точку зрения. Он — предсказатель погоды. Непогода будет продолжаться, говорит он. Нас ждут неслыханные потрясения, неслыханные убийства, неслыханное отчаяние. Ни малейшего улучшения погоды нигде не предвидится. Рак времени продолжает разъедать нас. Все наши герои или уже прикончили себя, или занимаются этим сейчас. Следовательно, настоящий герой — это вовсе не Время, это Отсутствие времени. Нам надо идти в ногу, равняя шаг, по дороге в тюрьму смерти. Побег невозможен. Погода не переменится".
Загнивання суспільства, ракова пухлина на його тілі породжені сексом, порно, без яких світ, здається, вже себе не уявляє:
"Сегодня двадцать какое-то октября. Я перестал следить за календарем. В нем есть пробелы, но это пробелы между снами, и сознание скользит мимо них. Мир вокруг меня растворяется, оставляя тут и там островки времени. Мир — это сам себя пожирающий рак… Я думаю, что, когда на все и вся снизойдет великая тишина, музыка наконец восторжествует. Когда все снова всосется в матку времени, хаос вернется на землю, а хаос — партитура действительности. Ты, Таня, — мой хаос, поэтому-то я и пою. Собственно, это даже и не я, а умирающий мир, с которого сползает кожура времени. Но я сам еще жив и барахтаюсь в твоей матке, и это моя действительность. Дремлю… Физиология любви. Отдыхающий кит со своим двухметровым пенисом. Летучая мышь — penis libre. Животные с костью в пенисе. Следовательно, "костостой"… "К счастью, — говорит Гурмон, — костяная структура утрачена человеком". К счастью? Конечно, к счастью. Представьте себе человечество, ходящее с костостоем. У кенгуру два пениса — один для будней, другой для праздников. Дремлю… Письмо от женщины, спрашивающей меня, нашел ли я название для моей книги. Название? Конечно: "Прекрасные лесбиянки".
Рак роз'їдає не лише простір, час, суспільство. Цей Рак – не в значенні хвороби – вбиває Кохання, яке ледь тліє в міазмах порно, сексу, бруду – людського і побутового:
"Так он говорит в течение всего обеда. Это какое-то недержание речи. Похоже, что он просто вынул свой обрезанный пенис и мочится прямо на нас. Таня еле сдерживается. С тех пор как он вернулся домой, преисполненный любви, этот монолог не прекращается. Таня рассказывает, что он не перестает говорить, даже когда раздевается — непрерывный поток теплой мочи, точно кто-то проткнул ему мочевой пузырь. Когда я думаю о Тане, вползающей в кровать к этому раздрызганному мочевому пузырю, меня душит злоба. Подумать только, что этот иссохший мозгляк с его дешевенькими бродвейскими пьесками мочится на женщину, которую я люблю! Он требует красного вина, вращающихся барабанов и горохового супа с гренками! Какое нахальство! И вот это ничтожество лежит сейчас рядом с печкой, которую я без него так хорошо топил, — и просто мочится! Боже мой, да стань же на колени и благодари меня! Неужели ты не видишь, что сейчас у тебя в доме — женщина? Неужели ты не чувствуешь, что она готова взорваться. А ты мямлишь, придушенный аденоидами: "Да-с… я вам скажу… на это можно смотреть с двух точек зрения…". Ебал я твои две точки зрения! Ебал я твое многостороннее мироздание и твою азиатскую акустику! Не суй мне в нос свое красное вино и свое анжуйское… дай мне ее… она моя! Иди сядь у фонтана и дай мне нюхать сирень. Протри глаза… забирай это паршивое адажио, заверни его в свои фланелевые штаны! И ту, другую, пьесу, и всю прочую музыку, на которую способен твой дряблый мочевой пузырь. Ты улыбаешься мне так самодовольно, с таким чувством превосходства. Я льщу тебе, неужели ты не понимаешь? Пока я слушаю твою дребедень, ее рука на моем колене, но ты этого не видишь. Думаешь, мне приятно страдать? Ах, это моя роль в жизни. Ты так считаешь. Очень хорошо. Спроси ее! Она скажет тебе, как я страдаю. "Ты рак и бред", — вот что она сказала мне на днях по телефону. У нее сейчас и рак, и бред, и скоро тебе придется сдирать струпья. У нее надуваются жилы, а твой разговор — одни опилки. Сколько бы ты ни мочился, ты не наполнишь чашу. Как это сказал мистер Рен? Слова — это одиночество. Я оставил пару слов для тебя на скатерти вчера вечером, но ты закрывал их своими локтями.
Он построил вокруг нее изгородь, как будто она — вонючие кости какого-то святого. Если бы у него хватило великодушия сказать: "Бери ее!" — может быть, и случилось бы чудо. Это так просто: "Бери ее". Клянусь, все обошлось бы благополучно. Кроме того, тебе не приходит в голову, что, возможно, я ее и не взял бы. Или взял на время и возвратил бы тебе улучшенной. Но строить забор вокруг нее — это тебе не поможет. Нельзя держать человека за загородкой — так больше не делается… Ты думаешь, жалкий, высохший недоносок, что я недостаточно хорош для нее, что могу замарать и испортить ее. Ты не знаешь, как вкусна иногда испорченная женщина, как перемена семени помогает ей расцвести. Ты думаешь, все, что нужно, — это сердце, полное любви; быть может, так оно и есть, если нашел подходящую женщину, но у тебя не осталось больше сердца… ты — огромный и пустой мочевой пузырь. Ты точишь свои зубы и пытаешься рычать. Ты бегаешь за ней по пятам, как сторожевой пес, и повсюду мочишься. Она не нанимала тебя в сторожевые псы… она взяла тебя как поэта. Она говорит, что ты был когда-то поэтом. Но что с тобой стало сейчас? Не робей, Сильвестр! Вынь микрофон из штанов. Опусти заднюю ногу и перестань мочиться. Не робей, говорю я, потому что она уже тебя бросила. Она осквернена уже, и ты вполне можешь сломать свою загородку. Незачем вежливо осведомляться у меня, не пахнет ли кофе карболкой. Это меня не отпугнет. Можешь положить в кофе крысиного яду и насыпать битого стекла. Вскипятить чайник мочи и добавить туда мускатных орехов…".
Літературний герой прагне Кохання, він не хоче втрачати його, але Париж, уже вбитий Раком, убиває і Кохання:
"Вот уже семь лет день и ночь я хожу с одной только мыслью — о ней. Если бы христианин был так же верен своему Богу, как я верен ей, мы все были бы Иисусами. Днем и ночью я думал только о ней, даже когда изменял. Мне казалось, что я наконец освободился от нее, но это не так; иногда, свернув за угол, я внезапно узнаю маленький садик — несколько деревьев и скамеек, — где мы когда-то стояли и ссорились, доводя друг друга до исступления дикими сценами ревности. И всегда это происходило в пустынном, заброшенном месте — на площади Эстрапад или на занюханных и никому не известных улочках возле мечети или авеню Бретей, зияющей, как открытая могила, где так темно и безлюдно уже в десять часов вечера, что у вас является мысль о самоубийстве или убийстве, о чем-то, что могло бы влить хоть каплю жизни в эту мертвую тишину. Когда я думаю о том, что она ушла, ушла, вероятно, навсегда, передо мной разверзается пропасть и я падаю, падаю без конца в бездонное черное пространство. Это хуже, чем слезы, глубже, чем сожаление и боль горя; это та пропасть, в которую был низвергнут Сатана. Оттуда нет надежды выбраться, там нет ни луча света, ни звука человеческого голоса, ни прикосновения человеческой руки.
Бродя по ночным улицам, тысячи раз я задавал себе вопрос, наступит ли когда-нибудь время, когда она будет опять рядом со мной; все эти голодные, отчаянные взгляды, которые я бросал на дома и скульптуры, стали теперь невидимой частью этих скульптур и домов, впитавших мою тоску. Я не могу забыть, как мы бродили вдвоем по этим жалким, бедным улочкам, вобравшим мои мечты и мое вожделение, а она не замечала и не чувствовала ничего: для нее это были обыкновенные улочки, может быть, более грязные, чем в других городах, но ничем не примечательные.
