Отверженные 2 том - Гюго

этого плешивца Легля из Мо. Унизительно думать, что я в том же возрасте, как это голое колено. Впрочем, я критикую, но не оскорбляю. Мир таков, каков он есть. Я говорю без дурного умысла, а просто для очистки совести. Прими, отец предвечный, уверение в моем совершенном уважении. Ах, клянусь всеми святыми ученого Олимпа и всеми кумирами райка, я не был создан, чтобы стать парижанином, то есть чтобы всегда отскакивать, как мяч, между двух ракеток, от толпы бездельников к толпе буянов! Мне бы родиться турком, целый день созерцать глуповатых дщерей востока, исполняющих восхитительные танцы Египта, сладострастные, подобно сновидениям целомудренного человека, мне бы родиться босеронским крестьянином, или венецианским вельможей, окруженным прелестными синьоринами, или немецким князьком, поставляющим половину пехотинца германскому союзу и посвящающим досуги сушке своих носков на плетне, то есть на границах собственных владений! Вот для чего я был предназначен! Да, я сказал, что рожден быть турком, и не отрекаюсь от этого. Не понимаю, почему так плохо относятся к туркам; у Магомета есть кое-что и хорошее. Почет изобретателю сераля с гуриями и рая с одалисками! Не будем оскорблять магометанство - единственную религию, возвеличившую роль петуха в курятнике! Засим выпьем. Земной шар - неимоверная глупость. Похоже на правду, что они идут драться, все эти дураки, идут бить друг другу морды, резать друг друга, и когда же? - в разгар лета, в июне, когда можно отправиться с каким-нибудь милым созданием под руку в поле и вдохнуть полной грудью чайный запах необъятного моря скошенной травы! Нет, право, делается слишком много глупостей. Старый разбитый фонарь, который я только что заметил у торговца рухлядью, внушил мне такую мысль: пора просветить человеческий род! Увы, я снова печален! Вот что значит проглотить такую устрицу и пережить такую революцию. Я снова мрачнею. О, этот ужасный старый мир! Здесь силы напрягают, со службы увольняют, здесь унижают, здесь убивают, здесь ко всему привыкают!

После этого прилива красноречия Грантер стал жертвой вполне им заслуженного приступа кашля.

- Кстати, о революции, - сказал Жоли, - виддо Бариус влюблед по-датстоящему.

- А в кого, не знаешь? - спросил Легль.

- Дет.

- Нет?

- Я же тебе говорю - дет!

- Любовные истории Мариуса! - воскликнул Грантер. - Мне все известно заранее. Мариус - туман, и он, наверное, нашел свое облачко. Мариус из породы поэтов. Поэт - значит безумец. Timbroeus Apollo.[62] Мариус и его Мари, или его Мария, или его Мариетта, или его Марион, - должно быть, забавные влюбленные. Отлично представляю себе их роман. Тут такие восторги, что забывают о поцелуе. Они хранят целомудрие здесь, на земле, но соединяются в бесконечности. Это неземные души, но с земными чувствами. Они воздвигли себе ложе среди звезд.

Грантер уже собрался приступить ко второй бутылке и, быть может, ко второй речи, как вдруг новая фигура вынырнула из квадратного отверстия люка. Появился мальчишка лет десяти, оборванный, очень маленький, желтый, с остреньким личиком, с живым взглядом, вихрастый, промокший под дождем, однако с виду вполне довольный.

Не колеблясь, он сразу сделал выбор между тремя собеседниками и, хотя не знал ни одного, обратился к Леглю из Мо.

- Не вы ли господин Боссюэ? - спросил он.

- Это мое уменьшительное имя, - ответил Легль. - Что тебе надо?

- Вот что. Какой-то высокий блондин на бульваре спросил меня: «Ты знаешь тетушку Гюшлу?» - «Да, - говорю я, - на улице Шанврери, вдова старика». Он и говорит: «Поди туда. Там ты найдешь господина Боссюэ и скажешь ему от моего имени: „Азбука“. Он вас разыгрывает, что ли? Он дал мне десять су.

- Жоли! Дай мне взаймы десять су. - сказал Легль: потом повернулся к Грантеру: - Грантер! Дай мне взаймы десять су.

Так составилось двадцать су, и Легль дал их мальчику.

- Благодарю вас, сударь, - сказал тот.

- Как тебя зовут? - спросил Легль.

- Наве. Я приятель Гавроша.

- Оставайся с нами, - сказал Легль.

- Позавтракай с нами, - сказал Грантер.

- Не могу, - ответил мальчик, - я иду в процессии, ведь это я кричу: «Долой Полиньяка!»

Отставив ногу как можно дальше назад, что является наиболее почтительным из всех возможных приветствий, он удалился.

Когда мальчик ушел, взял слово Грантер:

- Вот это чистокровный гамен. Есть много разновидностей этой породы. Гамен - нотариус зовется попрыгуном, гамен-повар - котелком, гамен-булочник - колпачником, гамен-лакей - грумом, гамен-моряк - юнгой, гамен-солдат - барабанщиком, гамен-живописец - мазилкой, гамен-лавочник - мальчишкой на побегушках, гамен-царедворец - пажом, гамен-король - дофином, гамен-бог - младенцем.

Легль между тем размышлял; потом сказал вполголоса:

- «Азбука», иначе говоря - «Похороны Ламарка».

- А высокий блондин - это Анжольрас, уведомивший тебя, - установил Грантер.

- Пойдем? - спросил Боссюэ.

- Да улице дождь, - заметил Жоли. - Я поклялся идти в огонь, до де в воду. Я де хочу простудиться.

- Я остаюсь здесь, - сказал Грантер. - Я предпочитаю завтрак похоронным дрогам.

- Короче, мы остаемся, - заключил Легль. - Отлично! Выпьем в таком случае. Тем более что можно пропустить похороны, не пропуская мятежа.

- А, бятеж! Я за дего! - воскликнул Жоли.

Легль потер себе руки и сказал:

- Вот и взялись подправить революцию тысяча восемьсот тридцатого года! В самом деле, она жмет народу под мышками.

- Для меня она почти безразлична, ваша революция, - сказал Грантер. - Я не питаю отвращения к нынешнему правительству. Это корона, укрощенная ночным колпаком. Это скипетр, заканчивающийся дождевым зонтом. В самом деле, я думаю, что сегодня Луи-Филипп благодаря непогоде может воспользоваться своими королевскими атрибутами двояко: поднять скипетр против народа, а зонт - против дождя.

В зале стало темно, тяжелые тучи заволокли небо. Ни в кабачке, ни на улице никого не было: все пошли «смотреть на события».

- Полдень сейчас или полночь? - вскричал Боссюэ. - Ничего не видно. Жиблота, огня!

Грантер мрачно продолжал пить.

- Анжольрас презирает меня, - бормотал он. - Анжольрас сказал: «Жоли болен, Грантер пьян». И он послал Наве к Боссюэ, а не ко мне. А приди он за мной, я бы с ним пошел. Тем хуже для Анжольраса! Я не пойду на эти его похороны.

Приняв такое решение, Боссюэ, Жоли и Грантер остались в кабачке. К двум часам дня стол, за которым они заседали, был уставлен пустыми бутылками. На нем горели две свечи: одна - в медном позеленевшем подсвечнике, другая - в горлышке треснувшего графина. Грантер пробудил у Жоли и Боссюэ вкус к вину; Боссюэ и Жоли помогли Грантеру вновь обрести веселое расположение духа.

После полудня Грантер бросил пить вино - этот жалкий источник грез. У настоящих пьяниц вино пользуется только уважением, не больше. Опьянению сопутствует черная и белая магия; вино всего