Изгнанник Вагнер - Кочерга Іван

(Adagio consolante)

Драма в 1 действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Рихард Вагнер — 36 лет.

Отто Эйслебеи, профессор — 55 лет.

Вероника, его дочь — молодая девушка.

Рамингер, юстиции советник — 35 лет.

Место — в доме Эйслебена в Иене 2. Время—19 мая 1849 года.

Гостиная в доме Эйслебена в Иене. Двери посередине, открытая дверь в сад, слева — входная, справа — во внутренние комнаты. Направо — фортепиано, налево, ближе к авансцене,— окно па улицу. Уютная бюргерская обстановка. Догорает майский день.

Вероника сидит у окна и шьет за маленьким рабочим столиком. Работа не спорится. Она часто опускает руки и смотрит на улицу или остается неподвижной, полная мечтательной грусти.

Вероника. Завтра последний день. Завтра я должна дать ему решительный ответ — и что я могу сказать, бедная, глупая девушка? Что я могу сказать господину советнику, такому блестящему, умному, важному... Сказать, что я люблю другого... признаться, что я люблю Ульриха, которого даже папа называет... вором. Господи, и подумать страшно... {Молчит.) И неужели он не вернется? Вот уже три месяца, как я жду его каждый день. Каждый вечер я гляжу на дорогу и жду дилижанса из Веймара 3— весело трубит рожок и мчится большая карета,— сколько дверей отворяется ей навстречу!.. Но день проходит за днем, и карета мчится за каретой... а его все нет. Неужели завтра конец? Целый день меня преследует мысль, что сегодня что-то случится, что-то придет мне на помощь... ,

За окном звук трубы.

Боже мой, дилижанс! (Распахивает окно.) Нет... это солдаты... патруль. Да и почему он должен приехать сегодня — именно сегодня... (Грустно опускает голову.)

Эйслебен. (входит из правой двери, под мышкой у него газета, в руке другая). Вериночка, ты здесь? А знаешь, ведь я был прав: ходят слухи, что он вернется.

Вероника (быстро встает). Кто вернется? Ульрих? Да неужели!

Эйслебен. Э! Ульрих! Какой Ульрих? Э-э-э, какой там Ульрих — бездельник, пустая голова. Гагерн 4, Генрих Гагерн — президент парламента! О чем ты думаешь, не понимаю!

Вероника (печально). Президент парламента... в самом деле, папа?..

Эйслебен. О, он им всем покажет! Я иду,в кофейню. Должно быть газеты уже пол-учены. Это все Австрия — я всегда говорил 5. Почисти мне сюртук, дитя мое, кажется, я немного запачкался.

Вероника. Бог с вами, папа, где же вы перемазались!

Эйслебен. Э... Это, должно быть, в библиотеке, я пересматривал газеты за прошлый год... Спасибо, спасибо, дитя мое. Кажется, теперь ничего.

Вероника. И галстук совсем набок. (Завязывает ему бант.)

Эйслебен (целует дочь). Кто мне теперь будет завязывать галстук... некому будет смотреть за старым профессором... некому наливать ему кофе по утрам, некому причесывать его седую голову.

Вероника. Папочка!

Эйслебен. Такова жизнь. Когда ты будешь фрау советницей, забудешь о старом папочке. (Садится.) Вероника. Папа!

Эйслебен. Вчера советник Рамингер говорил мне, что завтра ты обещала дать ему решительный ответ. Знаешь, Вериночка, он, кажется, того... недоволен твоей... э-э-э... нерешительностью.

Вероника (ходит). Господи, и зачем он меня выбрал! Мало ему девушек в Иене.

Эйслебен. Да ведь он тебя любит, дочка. Господин Рамингер — юстиции советник, не сегодня-завтра президент суда, еще молодой человек, хорошей фамилии, известен при дворе,— что можно сказать против такого мужа? Я умру спокойно, если оставлю тебя его женой.

Вероника (ложал руки). Неужто он не вернется... никогда не вернется?

Эйслебен. Кто не вернется? Как, опять? Опять этот бездельник, этот, 1Й сИсКиг , негодяй, пустая голова!

Вероника. Папа! Не смейте так говорить! Он не негодяй!

Эйслебен. Но, дитя мое, ведь это пропащий человек — вор!

Вероника. Это неправда! Ульрих не может быть вором!

Эйслебен. Как неправда? Этот Ульрих Бишер —картежник, пьяница и даже пишет стихи! Дерзкий мальчишка, пустая голова, негодный студент! Еще на втором курсе украл пуделя у декана Римана!

Вероника. Папа!

Эйслебен. Наконец, нашел место в книжной торговле — его послали в Лейпциг 6 на ярмарку, дали ему две тысячи марок, а он спустил их в карты, да ещё продал книг на 900 марок и удрал за границу!

Вероника. Но я его любила... я его любила, папа...

Эйслебен. И притом его нет — удрал! Нет, дочка, если не хочешь советника, оставайся со мной, но не говори мне больше об этом... об этом бездельнике Ульрихе. Дочь профессора Эйслебена не может быть женой вора.

Вероника (подходит к окну и смотрит молча на улицу. Пауза. Тихо отходит от окна). Я решилась, папа. Я пойду за советника. (Садится справа у стола.)

Эйслебен. Ну и прекрасно, моя радость, ты у меня умная головка. (Целует ее.) Будешь советницей, а потом президентшей, а может быть, и придворной дамой. А то выдумала какого-то...

Вероника. Папа, я ведь сказала, что согласна!

Эйслебен. Ну, не волнуйся, Вериночка, я иду,

Вероника. Тише!.. Кажется, кто-то идет...

Из левой двери входит Рамингер, представительный господин* лет 35, прекрасно одетый, корректный и в меру надменный.

Эйслебен. А, господин советник! А знаете, в лейпциг-ской газете пишут, что Гагерн вернется!

Рамингер. Едва ли, едва ли. Фрейлейн Вероника... господин профессор. Не мог отказать себе в удовольствии зайти к вам по дороге в суд. Граф поручил мне председательство в сегодняшнем заседании, и я...

Все садятся.

Эйслебен. О! Должно быть, граф поехал в Веймар?

Рамингер. Да, нынче утром. Сегодня заседание во дворце. Совещание огромной важности. (Веско.) О мерах против революции. (Достает золотую табакерку.) Угодно?

Эйслебен (берет и нюхает). А!

Р а м и н г е р. Вы знаете, как его светлость ценит заслуги графа. (Веронике, с целью вовлечь ее в разговор.) О чем вы задумались, фрейлейн? Поэты утверждают, что мысли девушек подобны алмазам и перлам, скрытым в морской глубине. И правда, о чем может думать прелестная барышня в чудный майский вечер?

Вероника (вздрогнув). Простите, я задумалась.,. Вы не знаете, пришел уже дилижанс из Веймара?

Рамингер (слегка обидевшись). Право, не знаю, фрейлейн, я никогда не езжу в дилижансах.

Вероника (мечтательно). А между тем, а между тем, как прелестно звучит рожок почтальона в тихом вечернем воздухе... Сколько грусти, надежды и радости в этом коротком призыве! Рожок все трубит, и колеса стучат, а карета все ближе и ближе... Как замирает сердце, словно сама судьба стучится у наших дверей!.. Простите... я... (Умолкает смущенно.)

Эйслебен (поглядывая на дочь). Странные фантазии у этих девочек! Правда, я сам люблю рожок почтовой кареты, потому что она везет мне мою газету, и я тоже мечтаю о том, как я буду покуривать трубку и читать мою газету в кофейне. Кстати, что нового в газетах, советник? Читали вы уже вашу "Wochenblatt"7 из Франкфурта?8

Рамингер. Нет еще, ожидаю сегодня вечером.

Эйслебен. Увидите, Гагерн еще вернется! Этот Гребель9 просто шут, пустая голова. Над ним смеются в парламенте!

Рамингер. Слишком много смеются — как бы не плакать. Каждый день пишут о новых беспорядках в Бадене, Саксонии, Пфальце10, даже в Пруссии11—на Рейне12! Это все ваш Гагерн и его конституция. Подумаешь, хартия вольностей!

Эйслебен. Но ведь 28 государств приняло 13 эту конституцию!

Рамингер. Да, а пока Гагерн любовался глупой бумагой, либералы подымают округ за округом и раздувают революцию по всей стране. Слава богу, с ними хорошо расправились в Дрездене! Теперь они скопились возле Раштатта 14, но увидите — Пруссия достанет их и там!

Эйслебен. Пруссия не смела посылать войск за свои

границы, это нарушение мира Германии! — .

Рамингер. Стало быть, сидеть сложа руки и ждать, пока эти негодяи зажгут всю страну? Нет, саксонский урок не пройдет им даром В Дрездене все спокойно; король уже возвратился, главные негодяи расстреляны. Да, вот еще новость: оказывается, бунтовщики сожгли королевский театр в Дрездене. Пишут, что это дело рук какого-то капельмейстера Вагнера, который тоже участвовал в революции. К сожалению, негодяй бежал из Дрездена.

Эйслебен. Должно быть бездельник, пустая голова, не поладил с директором.

За окном слышен рожок дилижанса, играющий короткую мелодию, и стук колес, затем умолкающий.

Вероника (сидевшая в глубокой задумчивости, вскакивает в сильном волнении и подбегает к окну). Дилижанс, дилижанс! Подъехал к нашему дому. Остановился у наших дверей. Боже мой, неужели... (Распахивает окно.) Да, да кто-то сходит с той стороны. (Отходит от окна взволнованная.) Неужели Ульрих...

Эйслебен. Что такое, дочка? Кто там приехал, может быть, Вернедорф?

Вероника. Я... я не знаю, папа.

Звонок.

Звонок... Я сейчас упаду...

Эйслебен (встает). Где же Шарлотта? Должно быть, какое-то недоразумение.

Отворяется левая дверь, и быстрой, энергичной походкой входит Рихард Вагнер. Войдя, он оглядывает всех быстрым взглядом и кланяется.

Вероника (разочарованно). Ах... Кто это?

Вагнер. Вы профессор Отто Эйслебен? (Кланяется Веронике.) Фрейлейн...

Эйслебен (шаг вперед). К вашим услугам. Чему я э... обязан?

Вагнер. Я привез вам письмо от моего друга Франца Листа 15 из Веймара. (Достает из кармана письмо.) Вот.

Эйслебен. Письмо от господина Листа! А!.. (Разрывает конверт.) Душевно, душевно рад. Моя дочь Вероника и — юстиции советник Рамингер. Пожалуйста, прошу вас, садитесь. (Не читая письма.) Где же это мои, ut dicitur, очки. (Шарит по всем карманам.) Ну, что же, что господин Лист, как он поживает? Отличный, превосходный человек. Благодаря ему я мог напечатать мои... гм... скромные труды в герцогской типографии в Веймаре; и какое чудное издание, in quarto , я вам потом покажу. Что он поделывает в Веймаре?

Вагнер. Лист? Да ведь он капельмейстер Веймарского театра.

Э й с л е б е н. Ах да, капельмейстер — пустое занятие для такого прекрасного человека. Да, кстати о капельмейстерах, вы читали, что какой-то капельмейстер... э-э-э... как его фамилия, любезный советник?

Рамингер (с места, играя табакеркой). Рихард Вагнер.

Вагнер (вздрогнув, резко оборачивается). Что? Что вы сказали?

Эйслебен. Да, именно Вагнер. Какой-то бездельник Вагнер сжег королевский театр в' Дрездене. Должно быть, поссорился с директором.

Вагнер (гневно). Какая чепуха! Какой дурак вам это сказал?

Эйслебен. Как какой дурак — господин советник... (Смутившись.) То есть, конечно...

Рамингер встает.

Гм, гм, где же это мои очки? Ага, вот где они.