Дінка прощається з дитинством - Осєєва Валентина

Вокруг стола табуреты, в углу железная печка.

– Ой, Лень! – в восторге шепчет Динка, оглядываясь по сторонам и прижимая к груди руки. – Да ведь это сказка!

– Да. Ловко сделано, черт возьми! – не менее озадаченный, говорит Леня.

Жук крепко задвигает за собой железную дверь, набрасывает тяжелый крюк и, обернувшись к своим гостям, смотрит на них с торжествующей улыбкой:

– Что? Не ожидали?

Рваное Ухо, Иоська и Пузырь с радостными и смущенными лицами стоят около стола и выжидающе смотрят на Динку.

– Здравствуйте! – говорит она взволнованно. – Вот вы где живете! А я боялась, думала, в колодце.

– В колодце? Ха-ха! А где ж там жить?

Но Динка не отвечает, она смотрит на Иоську. В первый раз она видит его так ясно при свете лампы и, пораженная сходством мальчика с портретом матери, вспоминает свою клятву. Да, это те же большие синие тревожные глаза… тонкие и нежные черты лица, темные брови и длинные ресницы. Иоська весь в мать, только смущенная, словно извиняющаяся улыбка – отцовская. Вспомнились слова Якова: "Иоська – наш принец…"

Прямая, статная фигурка девятилетнего ребенка, отросшие за лето светлые кудри, и прямо надо лбом бритый кусочек.

– Что это? – говорит Динка. – Кто это выстриг ему такую дорожку?

Динка несмело подходит к Иоське. Ей так хочется обнять его, сказать ему ласковые слова, которые неудержимо рвутся из ее сердца, но она видит устремленные на нее со всех сторон мальчишеские выжидающие глаза, она знает – здесь не привыкли к нежности, ее могут осмеять, особенно Жук… И, пользуясь выстриженной дорожкой над Иоськиным лбом, она гладит и перебирает его кудри, повторяя:

– Кто это так выстриг? Зачем это?

– Выстригли, и все! Ишь испугалась, чуть не плачет! – насмешливо бросает Жук, и все смеются.

Иоська прикрывает ладонью свою лысинку и оглядывается на старших товарищей.

– А это машинкой! Оброс он весь. Ну и решили мы остричь, а машинка-то щиплется, вот Иоська и не схотел! Ну, не схотел, ходи так, в городе к парикмахтеру сведем! – весело пояснил Ухо.

– Я не схотел, – смущенно повторяет за ним Иоська.

– Еще бы! Его против шерстки не погладишь! Одно слово, барчук! Такое и прозвище у него: Барчук либо Шмендрик! – добродушно усмехается Жук.

– На особом положении находится! – лукаво поблескивая глазами, говорит Ухо.

– Ну что ж, он здесь самый младший среди вас! – кивает головой Леня, тоже любуясь мальчиком.

– Он как тот комар, – вмешивается Пузырь. – И сила в нем комариная. Чуть что – устал; значит, бери на плечи и неси! Ну, да мне его тяжесть как спичек коробок! Как пойдем гулять, так обратно несу! – с удовольствием рассказывает он, и Динка вдруг замечает прозрачную бледность Иоськи, синие круги под глазами.

– Ему тут плохо, – говорит она, с беспокойством оглядывая подвал. – Здесь, верно, мало воздуха…

– Дрынки все это! – сердито сплюнул Жук, употребив неизвестное Динке слово. – Полон лес воздуха! Тут и сосна, и ель, и цветы разные. Какой еще воздух ему нужен? Дыши, пожалуйста, полным носом!

– Так это в лесу, а тут… – начала Динка, но Жук перебил ее:

– А тут вон целые веники из мяты вешаем да фортку на всю ночь открываем! Потушим свет и открываем! Как раз над Иоськиной кроватью. Только он, дурень, всякой лягушки боится!

Жук подошел к стене, заинтересованный Леня встал рядом с ним.

– А ну, Ухо, задуй лампу! – сказал Жук.

Ухо прикрутил фитиль и дунул в стекло. Лампа потухла, и в то же время небольшой железный квадрат над Иоськиной кроватью бесшумно съехал в сторону. Свет месяца упал на кусты с цветными сережками, и в открытую форточку потянуло свежим запахом леса.

– Она открывается? Как дверь, да? – с жадным интересом начала Динка, но Жук блеснул в темноте глазами.

– Тсс… Молчи!

И все мальчишки, стоявшие за Динкиной спиной, зашипели:

– Тсс…

А Иоська неожиданно пригнул к своему лицу Динкину голову и тихо зашептал ей в самое ухо:

– Когда открываем, то молчим: в овраге могут быть люди…

Когда форточку закрыли и снова зажгли лампу, Динка прыснула со смеха.

– Ой чудаки! – хохотала она. – Да ведь вас тут четверо, вы небось ночью такого храпака задаете, что весь овраг дрожит!

– Бывает! – зараженный смехом Динки, прыснул Пузырь.

Жук грозно нахмурился, он не любил "зряшного" смеха.

– Что "бывает"? Что ты брешешь, собака? Когда это бывало? Погавкай мне еще тут! – Он с силой дернул за плечо Пузыря, хищно скаля зубы.

Динка со страхом ожидала драки, но Пузырь только стряхнул со своего плеча руку Цыгана и, притихнув, отошел в сторону; мальчишки тоже стояли молча.

– У нас дежурный на это есть, – успокоившись, пояснил Жук. – Он и следит за тишиной, пока фортка открыта. А заснет на посту, так я ему скулу разобью. И это каждый с них знает! – строго закончил Жук.

– Ну ладно, ладно… – махнула на него рукой Динка, досадливо морщась. – Хватит тебе про скулу какую-то, нечего пугать народ! Давай лучше показывай, что еще тут есть интересного!.. У тебя дверь тоже боком едет? – живо спросила она, подбегая к закрытой двери.

Мальчишки снова фыркнули.

– Боком едет… Вот дура ты! – засмеялся и Жук.

Но Леня строго сказал:

– Кончай, Жук! Дураков тут нет, а уж если вашу Горчицу назвать дурой, так надо самому дураком быть! И больше чтоб этого не было, держи крепче свой язык. Понял?

– Ладно, – вдруг усмехнулся Жук, – я не со зла, привычка такая!

Леня подошел к двери, потрогал железный засов. Дверь тоже была из толстого железа, но узкая и вровень с его ростом.

– Она что же, на роликах двигается? – деловито спросил он, присаживаясь на корточки.

Жук присел рядом с ним и стал объяснять:

– Какие тут ролики! Просто внизу рельса, и смазка действует; мы смазываем, да она и разработалась теперь. А первый раз как приехали, так она проржавела за зиму, никак было не открыть, пока Иоська не нашел чайник с маслом: теперь он завсегда снаружи стоит. Вот как уедем на зиму, в потайное место спрячем, а чужому нипочем не открыть! – с удовольствием рассказывал Жук.

– Здорово сделано! Кто же это так ловко сработал? Ты, что ли? – с удивлением спросил Леня.

– Это так было, – живо сказал Иоська. – Еще раньше моего деда… А главная дверь не тут, только Цыган завалил ее кирпичами.

– Ну да! Его отец, может, и не знал об этой двери, она тут вроде запасной. А я по засову догадался. А вот это, верно, была дверь, тоже железная и пошире. Тут ведь корчму один хозяин держал, так, видно, бочки сюда вкатывали.

Рассказывая, Жук подводил к стене, выходящей в овраг, показывал какие-то железные крюки и, видя захваченные любопытством лица Динки и Лени, довольно усмехался.

– Тут ни один дьявол не найдет, а найдет, так не войдет! Старый Михаиле, Иоськин дед, все секреты знал. Он и спал тут, свое добро сторожил! – неожиданно проговорился он и, заметив встревоженные лица мальчишек, усмехнулся: – Я знаю, кому говорю! Не бойтесь, они нас не продадут!

– Это ясно, – спокойно сказал Леня. – Динку вы уже знаете, а за меня она ручается. Ты ручаешься за меня? – с улыбкой обернулся он к Динке.

Но она в смятенье стояла посреди комнаты, сжимая на груди руки.

– Почему же, почему же Яков не убежал, не спрятался здесь? – с волнением повторяла она, глядя на потолок.

– А оттуда нет хода, – ответил ей Жук.

– И папа не знал, что его будут убивать. Он думал, что все люди очень хорошие, – сбивчиво объяснил Иоська. – И потом, он не любил ходить сюда. Мы только один раз были с ним тут. Была большая гроза, я боялся, и папа принес меня сюда. И мы спали на дедушкиной кровати… А потом, когда папу уже убили, но он был еще живой, так он мне сказал, что здесь… – Иоська встретил угрожающий взгляд Жука и, потупившись, замолчал.

Жук потрепал его по голове.

– Эх ты, Барчук! Не знал я его отца, но только верно говорят, что яблоко от яблони недалеко падает! Вы не смотрите, что он маленький, у него свой прынцып! Он на нем и держится, как на якоре! Что, неверно я говорю? – спросил Жук, поднимая Иоську за подбородок и заглядывая ему в глаза.

Иоська упрямо мотнул головой, но улыбнулся. Ухо и Пузырь, подмигивая друг другу, засмеялись.

– Ты не смотри, Горчица, что он маленький, он со своим карахтером! – весело подтвердил Ухо.

– Вот дело какое у нас с ним вышло, – с удовольствием и даже с гордостью сказал Жук, машинально поглаживая Иоськины кудри. – Принес я ему одного раза паровоз. Ну, игрушку! Короче говоря, скрал на базаре. А игрушек мы ему не покупаем, этого у нас в заводе нет. Какие тут игрушки! Не тая жизня! А тут, думаю, порадую Шмендрика, и принес! Он туда-сюда с энтим паровозом, и так его, и сяк, гудел, гудел, а тогда и спрашивает: "А где ты, Цыган, купил его?" А у самого морда аж блестит от радости! Ну а где мне купить? Я и говорю: так и так, я его на базаре скрал! Мать родная! Что тут получилось! – Жук хлопнул себя по щеке и расхохотался.

Пузырь и Ухо, жадно слушавшие его рассказ, глядели на Иоську жалостливо и весело.

– Тут он и показал нам свой прынцып! Ой, что делал!.. Схватил той паровоз – и к Цыгану: "Отнеси, отнеси! Не хочу чужого! Не хочу краденого!" А сам весь белый и ревет как белуга, – подхватывая его рассказ, оживился Ухо.

– Ну, ясно, озлился я, схватил ремень… – хмурясь, сказал Жук.

– А я отнял… За что бить, если ему отец так велел? – жалобно сказал Пузырь, бросив на Жука укоризненный взгляд.

– Мне отец так велел, – твердо повторил за ним Иоська. Динка бросилась к нему, обняла острые, худенькие плечи.

– Твой отец был замечательный человек, слушайся его всегда, Иоська!

– Ну, размякла… – презрительно сказал Жук и, усевшись на кровать, засунул руки в карманы и, вытянув длинные ноги в рваных парусиновых туфлях, толкнул носком табуретку. – Садись, гость! Я еще кое-что расскажу! Хоть плачьте, хоть смейтесь, а скрывать я от вас ничего не буду! Доверье у меня к вам есть. Ошибусь – ну, тогда уж не жалуйтесь! Садись, что ли, Горчица, хватит мазать любимчика, он и так балованный, не гляди, что сирота. Ну как, дружки, говорить, что ли, все начистоту? – обратился он к Пузырю и Уху.

– Говори, чего уж тут. Они, вишь, не побоялись до нас идти – значит, и нам их бояться нечего! – сказал Пузырь.

– А я за Горчицу головой отвечаю! Она меня еще вон когда спасла… Ото всех людей защищала. Она… – захлебываясь, начал Ухо, но Жук сердито прикрикнул:

– Ну хватит! Опять про сало вспоминать будешь? Наслушались мы уже за это сало сто раз! Дай и другому свое слово сказать!

Глава 43

Страшная жизнь

Все замолчали.