Дінка прощається з дитинством - Осєєва Валентина
Нет, месть должна быть хорошо обдумана, и действовать надо наверняка. Не стоит торопиться и делать глупости. Динка спрятала под крыльцо топорик и снова взглянула на часы; было только без десяти восемь… Динка побродила по саду, посидела на пруду, глядя, как за лугом широкой красной полосой отсвечивает уходящее солнце.
"Красный закат, завтра будет ветер", – машинально подумала Динка. Готовясь к ночному хору, на темную поверхность пруда всплывали лягушки и, распластавшись на воде, смотрели на Динку зелеными выпуклыми глазами; на островке качались синие и желтые ирисы…
Динка вернулась домой и, усевшись на крыльце, нетерпеливо ждала, когда в сад заползут вечерние сумерки и приляжет на ночь трава… Время тянулось нескончаемо долго. Динка старалась ни о чем не думать, но против ее воли перед глазами вставали живые лица, в памяти возникали обрывки из рассказа Марьяны: белое-белое, как рубаха, лицо утопившейся дивчины, ненавистные лица Павлухи, Матюшкиных, в овраге за хатой Якова распростертый на траве, убитый Иоська, а над всем этим неясные, теряющиеся в верхушках деревьев, плачущие голоса скрипки…
"Ой, какая суматоха в моей голове, какая суматоха…" – бессильно думала Динка, закрывая ладонями лицо и утыкаясь головой в колени. Потом все исчезло, и на крыльце осталось только темное пятнышко: свернувшаяся в клубочек Динка…
На небо уже вышел месяц, когда Ефим тронул ее за плечо.
– Ты что здесь делаешь? Иди ложись спать, бо уже не рано. Я тоже вот лягу на терраске. – Он бросил на пол рядно и подушку. – А где Прима?
– Она здесь, я привязала ее в саду, – сонно ответила Динка.
– Ну пускай пасется, – согласился Ефим, укладываясь на рядно.
Динка зашла в комнату и села на кровать. Когда с терраски донесся мирный храп, она осторожно вылезла в окно, отвязала Приму, вывела ее на дорогу и, держась за гриву, бесшумно вскочила на спину лошади. Ночь была тихая, только на пруду приглушенно кричали лягушки, да во ржи, по обеим сторонам дороги, слышался тихий шелест, словно там шебаршились зверьки или птички. Динка пустила лошадь крупной рысью. Месяц светил ей в лицо. Оно было бледно и спокойно. Вдали чернел лес.
Глава 16
Скрипка Якова
Поле кончилось. Поросшая мелкой травой давно не езженная дорога круто сворачивала в лес. Над головой Динки сомкнулись густые разлапистые ветви, они как будто хотели втянуть ее в свое черное логово. Прима тревожно насторожила уши и, кося здоровым глазом на выступающие из темноты деревья, пошла боком… В тишине глухо отдавался стук ее копыт. Динка низко склонилась к голове лошади и тихо прошептала:
– Вперед, Прима, вперед…
Дорога кружила по лесу, обходя заросшие кустарником пни, в темноте неожиданно возникало впереди что-то белое, – казалось, за деревьями прячется человек в длинной белой рубахе… "Это береза", – успокаивала себя Динка. Глаза и слух ее были напряжены. Стук копыт мешал ей, она пустила лошадь шагом. Один раз ей показалось, что в кустах кто-то шепчется, Динка натянула поводья, прислушалась. Ночью растет трава, грибы… Над головой засуматошились птицы, ухнул филин. Динка вздрогнула, прижалась к гриве Примы. "Надо было взять топорик, – лихорадочно подумала она, но филин заохал уже где-то в дальнем овраге, а месяц неожиданно осветил дорогу и густые верхушки деревьев. – Лес! Это же мой, с детства знакомый лес – чего же я боюсь? – подумала Динка. – Людей тут нет, Матюшкины не пойдут ночью, они боятся скрипки… А где же эта скрипка? Все выдумки… Но тогда зачем же я еду? Наверно, уже скоро поворот и развилка двух дорог. – Динка представила себе белеющую сквозь деревья хату и с дрожью подумала: – Нет-нет… я туда не пойду. Там в темноте светятся глаза Катри. Не могу я смотреть на них сейчас. Надо вернуться… Скрипки нет…"
На дорогу снова упал свет месяца, сбоку зачернел овраг. Над ним, словно окутанная белым туманом, показалась хата Якова.
Перед Динкой легли две дороги.
"Развилка…" – со страхом определила она. И вдруг… руки ее вцепились в поводья, сердце остановилось. Тихие, словно приглушенные звуки скрипки донеслись до ее слуха и смолкли. Словно кто-то неуверенно провел смычком по струнам. Потом снова по лесу пронесся тихий тягучий звук… и снова оборвался. А вслед за ним полилась знакомая Динке жалобная мелодия, она скользила между деревьями, поднималась ввысь и чуть слышно падала на дорогу. Перед глазами Динки возникла фигура Якова с прижатой к подбородку скрипкой и поднятым вверх смычком. Словно в забытьи, она бесшумно спрыгнула на землю и, ведя Приму на поводу, пошла на голос скрипки. Смычок вдруг резко переменил мотив, и навстречу Динке неожиданно громко вырвался вальс "На сопках Маньчжурии"… Но это играл не Яков. "Не Яков… Не Яков… – тревожно думала Динка. – Это его мотивы, но не его музыка… Но кто же мог так хорошо знать, что играл Яков?.. Кто же это?.." И вдруг яркая, как внезапно вспыхнувший свет, догадка мелькнула в голове Динки… Она выпустила поводья и, протянув вперед руки, как слепая, бросилась в хату.
– Иоська! – отчаянно крикнула она, вбегая на порог. Но что-то тяжелое, как бревно, обрушилось на нее сверху, резко ударило в голову, придавило к порогу. В глазах у Динки помутилось, мелькнула короткая мысль: "Матюшкины…" – и сознание исчезло.
Глава 17
Над оврагом
Динка лежала вниз лицом, раскинув руки и уронив на битый кирпич косы. Смутно, словно в тяжелом сне, она слышала над собой чьи-то приглушенные голоса, то грубые и резкие, то тихие и жалобные, как плач ребенка, но их заглушал тяжелый, булькающий шум в ушах, и слова не доходили до сознания.
– Я говорил тебе, что это она, Горчица… А ты взял да ударил. Зверь ты после этого, Цыган… – шептал чей-то расстроенный, негодующий голос.
– А мне плевать, кто она! Живым отсюда никто не выйдет! – гневно отвечал другой.
– Это мой дом. Она ко мне пришла, – жалобно, по-детски всхлипнул третий.
– Твой дом, шкура? А ты чей? Кто тебя подобрал, сволочь? Пошел вон отсюда, пока цел!
Динка подняла голову и застонала. Голова была тяжелая, словно на ней лежало сто пудов, по шее струилось что-то теплое и заливало лицо. Губы пересохли.
– Пить… – с трудом прошептала Динка, не слыша своего голоса.
Неподалеку что-то метнулось, звякнуло ведро.
– Дай ей пить, Цыган.
– Пошли вон отсюда к чертовой бабушке! Кому я говорю, Ухо? – послышался грозный окрик.
– Не пойду. Ты убьешь ее… – упрямо ответил первый.
– Не убивай, Цыган… – жалобно всхлипнул ребячий голос.
– Пить… – снова прошептала Динка.
– Воды хоть дай… Сам дай, Цыган!
Ведро снова звякнуло. Тот, кого называли Цыганом, перешагнул через Динку, приподнял ее голову и прижал к губам жестяную кружку. Струя холодной воды плеснулась Динке на шею, пролилась на грудь. Она жадно припала к кружке и открыла глаза.
– Ну пей, что ли! – нетерпеливо произнес знакомый грубый голос.
Динка уперлась обеими руками в пол и попыталась встать. Но сил не было, тяжелая, словно чужая, голова ее снова упала на пол.
– Кончается… – испуганно прошептал кто-то. Цыган грязно выругался.
– Идите вы знаете куда… – Он грубым рывком приподнял Динку и прислонил ее спиной к разваленной печи.
Месяц осветил ее лицо и шею, залитые кровью. Серые тени сдвинулись ближе, заслоняя собой свет.
– Кровь… – с ужасом прошептал детский голос.
– Эй, Ухо! Уведи Шмендрика! – сказал Цыган.
– Не пойду я… Не пойду!..
Цыган наклонился, набрал в рот воды и плеснул в лицо Динке. Она широко раскрыла рот, хватая губами воздух. Глаза ее посветлели, и взгляд остановился на темном лице Цыгана.
– Что? Узнала? – насмешливо спросил он.
– Жук… – тихо прошептала Динка и вдруг беспокойно зашевелилась, обвела глазами стены. Все происшедшее смутно встало в памяти: скрипка… Иоська… Матюшкины…
Она обхватила за шею наклонившегося над ней Цыгана и с ужасом зашептала:
– Беги, Жук, беги… Спаси Иоську… Меня убили Матюшкины…
Цыган вдруг смягчился.
– Никто тебя не убил, дура! – добродушно усмехнулся он и, намочив ладонь, стер с ее лица кровь.
– Матюшкины… – снова повторила Динка. В углу кто-то тихонько фыркнул.
– Кто это? – с испугом спросила Динка и снова застонала.
– Защитник твой… Рваное Ухо… Смеется, сволочь, рад, что оживела, – все с той же добродушной усмешкой пояснил Жук.
– Рваное Ухо… – задумчиво повторила Динка. В ее разбитой голове смутно зашевелилось какое-то далекое воспоминание, но она ничего не смогла вспомнить, ее мучила другая мысль. – Жук… где Иоська? – с тревогой спросила она.
– Ну, здесь Иоська… А тебе что до него?
– Иоська! – жалобно всхлипнула Динка, приподымаясь и поддерживая руками голову.
– Ну иди уж, Шмендрик! – разрешил вдруг Цыган, с интересом глядя, как робко и неуверенно из угла комнаты двинулась в сумерках небольшая детская фигурка и, словно боясь подойти ближе, остановилась.
– Иоська… – радостно повторила Динка, протягивая руку навстречу щуплому мальчику и пытаясь в темноте разглядеть его лицо.
– Да ты чего боишься? – хмыкнул вдруг Цыган и громко расхохотался, блеснув белыми зубами. – Иди поздоровайся. Я разрешаю, – важно сказал он.
– Ну, я Иоська… – подходя ближе и ежась от смущения, улыбнулся мальчик.
Динка быстрым взглядом окинула его щуплую фигурку, спутанную кудрявую голову. В темноте лица его не было видно, но ей показалось, что большие синие глаза Катри ожили и улыбнулись ей счастливой, благодарной улыбкой.
– Жук! – быстро сказала она. – Там, у крыльца, Прима! Приведи ее сюда! Скорей, пока не вернулись Матюшкины! Мы сейчас же уедем!
Цыган вдруг ощетинился, и глаза его с тревогой уставились на Динку.
– Какая еще Прима с тобой? Кого ты привела сюда? – грозно крикнул он, поднимаясь и глядя на дверь.
– Дурак ты! Прима – это моя лошадь! Иди – приведи ее к крыльцу!
– Смотри барыня какая! Приведи ей лошадь! А зачем она тебе, твоя лошадь?
– Не кричи, – поморщилась Динка. – Мы с Иоськой уедем домой! Мне бы только встать… Помоги мне встать!
– Я тебе не нянька! Вон Ухо поможет!
Высокий худой подросток рванулся на помощь Динке и, близко наклонившись к ней, лукаво улыбнулся блестевшими в темноте светлыми раскосыми глазами.
– Не помнишь меня? А я тебя помню!
Динка с удивлением вспомнила вдруг базар, рваного мальчишку, вспомнила запекшуюся кровью рану у него за ухом, крикливую торговку и вывалянный в пыли кусок сала.
– Так это ты Рваное Ухо? – спросила она, подымая бровь. – Ты?
– Я… – довольно ухмыльнулся подросток. – Своей собственной особой.
– Откуда же ты? А ухо? Болит у тебя ухо? – растерянно спросила она, вспоминая, как долго преследовало ее во сне кровоточащее ухо базарного мальчишки.
Он засмеялся, дернул себя за ухо.
– Не… зажило теперь.
– Ну хватит, – мрачно сказал Цыган. – Иди, Ухо, отгони лошадь подальше, а то светает, увидит еще кто…
– Как – отгони? – закричала Динка и, схватившись за руку Уха, с усилием поднялась. – Нам нужно ехать! Пойдем, Иоська!
– Я не пойду! – с испугом сказал Иоська и, отойдя к Цыгану, прижался к его плечу. – Я с Цыганом останусь!
– Что, съела? – расхохотался Цыган. – Пойдет он с тобой, как же! Мы тут своей компанией живем, и никто нами не распоряжается! А тебе я так скажу: убирайся, пока цела, но помни… – Он подошел к Динке и поднес к ее лицу тугой кулак. – Если скажешь кому про нас, наведешь на след, тогда прощайся с жизнью! Я и сейчас не выпустил бы тебя живой, да вот защитники нашлись, и рук марать мне не хочется.
