Собор Парижской Богоматери - Гюго

потоками, изливаются на весь мир. В тех местах, где эти потоки скрещиваются на небе, они производят свет; в точках своего пересечения на земле они производят золото. - Свет и золото одно и то же. Золото - огонь в твердом состоянии. - Разница между видимым и осязаемым, между жидким и твердым состоянием одной и той же субстанции такая же, как между водяными парами и льдом. Не более того. - Это отнюдь не фантазия - это общий закон природы. - Но как применить к науке этот таинственный закон? Ведь свет, заливающий мою руку, - золото! Это те же самые атомы, лишь разреженные по определенному закону; их надо только уплотнить на основании другого закона! - Но как это сделать? Одни придумали закопать солнечный луч в землю. Аверроэс - да, это был Аверроэс! - зарыл один из этих лучей под первым столбом с левой стороны в святилище Корана, в большой Колдовской мечети, но вскрыть этот тайник, чтобы увидеть, удался ли опыт, можно только через восемь тысяч лет.

«Черт возьми! - сказал себе Жеан. - Долгонько придется ему ждать своего экю!»

- … Другие полагают, - продолжал задумчиво архидьякон, - что лучше взять луч Сириуса. Но добыть этот луч в чистом виде очень трудно, так как по пути с ним сливаются лучи других звезд. Фламель утверждает, что проще всего брать земной огонь. - Фламель! Какое пророческое имя! Flamma![103] - Да, огонь! Вот и все. - В угле заключается алмаз, в огне - золото. - Но как извлечь его оттуда? - Мажистри утверждает, что существуют женские имена, обладающие столь нежными и таинственными чарами, что достаточно во время опыта произнести их, чтобы он удался. - Прочтем, что говорит об этом Ману: «Где женщины в почете, там боги довольны; где женщин презирают, там бесполезно взывать к божеству. - Уста женщины всегда непорочны; это струящаяся вода, это солнечный луч. - Женское имя должно быть приятным, сладостным, неземным; оно должно оканчиваться на долгие гласные и походить на слова благословения». - Да, мудрец прав, в самом деле: Мария, София, Эсмер… Проклятие! Опять! Опять эта мысль!

Архидьякон захлопнул книгу.

Он провел рукой по лбу, словно отгоняя навязчивый образ. Затем взял со стола гвоздь и молоточек, рукоятка которого была причудливо разрисована кабалистическими знаками.

- С некоторых пор, - горько усмехаясь, сказал он, - все мои опыты заканчиваются неудачей. Одна мысль владеет мною и словно клеймит мой мозг огненной печатью. Я даже не могу разгадать тайну Кассиодора, светильник которого горел без фитиля и без масла. А между тем это сущий пустяк!

«Как для кого!» - пробурчал про себя Жеан.

- …Достаточно, - продолжал священник, - какойнибудь одной несчастной мысли, чтобы сделать человека бессильным и безумным! О, как бы посмеялась надо мной Клод Пернель, которой не удалось ни на минуту отвлечь Никола Фламеля от его великого дела! Вот я держу в руке магический молот Зехиэля! Всякий раз, когда этот страшный раввин ударял в глубине своей кельи этим молотком по этому гвоздю, тот из его недругов, кого он обрекал на смерть, - будь он хоть за две тысячи лье, - уходил на целый локоть в землю. Даже сам король Франции за то, что однажды опрометчиво постучал в дверь этого волшебника, погрузился по колено в парижскую мостовую. - Это произошло меньше чем три столетия тому назад. - И что же! Этот молоток и гвоздь принадлежат теперь мне, но в моих руках эти орудия не более опасны, чем «живчик» в руках кузнеца. - А ведь все дело лишь в том, чтобы найти магическое слово, которое произносил Зехиэль, когда ударял по гвоздю.

«Пустяки!» - подумал Жеан.

- Попытаемся! - воскликнул архидьякон. - В случае удачи я увижу, как из головки гвоздя сверкнет голубая искра. - Эмен-хетан! Эмен-хетан! Нет, не то! - Сижеани! Сижеани! - Пусть этот гвоздь разверзнет могилу всякому, кто носит имя Феб!.. - Проклятие! Опять! Вечно одна и та же мысль!

Он гневно отшвырнул молоток. Затем, низко склонившись над столом, поглубже уселся в кресло и, заслоненный его громадной спинкой, скрылся из глаз Жеана. В течение нескольких минут Жеану был виден лишь его кулак, судорожно сжатый на какой-то книге. Внезапно Клод встал, схватил циркуль и молча вырезал на стене большими буквами греческое слово:

'АМАГКН

- Он сошел с ума, - пробормотал Жеан, - гораздо проще написать Fatum,[104] ведь не все же обязаны знать по-гречески!

Архидьякон опять сел в кресло и уронил голову на сложенные руки, подобно больному, чувствующему в ней тяжесть и жар.

Школяр с изумлением наблюдал за братом. Открывая свое сердце навстречу всем ветрам, следуя лишь одному закону - влечениям природы, дозволяя страстям своим изливаться по руслам своих наклонностей, Жеан, у которого источник сильных чувств пребывал неизменно сухим, так щедро каждое утро открывались для него все новые и новые стоки, не понимал, не мог себе представить, с какой яростью бродит и кипит море человеческих страстей, когда ему некуда излиться, как оно переполняется, как вздувается, как рвется из берегов, как размывает сердце, как разражается внутренними рыданиями в безмолвных судорожных усилиях, пока, наконец, не прорвет свою плотину и не разворотит свое ложе. Суровая ледяная оболочка Клода Фролло, его холодная личина высокой недосягаемой добродетели вводили Жеана в заблуждение. Жизнерадостный школяр не подозревал, что в глубине покрытой снегом Этны таится кипящая, яростная лава.

Нам неизвестно, догадался ли он тут же об этом, однако при всем его легкомыслии он понял, что подсмотрел то, чего ему не следовало видеть, что увидел душу своего старшего брата в одном из самых сокровенных ее проявлений и что Клод не должен об этом знать. Заметив, что архидьякон снова застыл, Жеан бесшумно отступил и зашаркал перед дверью ногами, как человек, который только что пришел и предупреждает о своем приходе.

- Войдите! - послышался изнутри кельи голос архидьякона. - Я поджидаю вас! Я нарочно оставил ключ в замке. Войдите же, мэтр Жак!

Школяр смело переступил порог. Архидьякону подобный визит в этом месте был нежелателен, и он вздрогнул.

- Как, это ты, Жеан?

- Да, меня зовут тоже на «Ж», - отвечал румяный, дерзкий и веселый школяр.

Лицо Клода приняло свое обычное суровое выражение.

- Зачем ты сюда явился?

- Братец, - ответил школяр, с невинным видом вертя в руках шапочку и стараясь придать своему лицу приличное, жалобное и скромное выражение, я пришел просить у вас…

- Чего?

- Наставлений, в которых я очень нуждаюсь. - Жеан не осмелился прибавить вслух: «и немного денег, в которых я нуждаюсь еще больше!» Последняя часть фразы не была им оглашена.

- Сударь! - холодно сказал архидьякон. - Я очень недоволен вами.

- Увы! - вздохнул школяр.

Клод,