Собор Парижской Богоматери - Гюго
Четыре судебных пристава Дворца, непременные надзиратели за всеми народными увеселениями как в дни празднеств, так и в дни казней стояли на карауле по четырем углам мраморного стола.
Представление мистерии должно было начаться только в полдень, с двенадцатым ударом больших стенных дворцовых часов. Несомненно, для театрального представления это было довольно позднее время, но оно было удобно для послов.
Тем не менее многочисленная толпа народа дожидалась представления с самого утра. Добрая половина этих простодушных зевак с рассвета дрогла перед большим крыльцом Дворца; иные даже утверждали, будто они провели всю ночь, лежа поперек главного входа, чтобы первыми попасть в залу. Толпа росла непрерывно и, подобно водам, выступающим из берегов, постепенно вздымалась вдоль стен, вздувалась вокруг столбов, заливала карнизы, подоконники, все архитектурные выступы, все выпуклости скульптурных украшений. Не мудрено, что давка, нетерпение, скука в этот день, дающий волю зубоскальству и озорству, возникающие из-за пустячных ссор, будь то соседство слишком острого локтя или подбитого гвоздями башмака, усталость от долгого ожидания - все вместе взятое еще задолго до прибытия послов придавало ропоту этой запертой, стиснутой, сдавленной, задыхающейся толпы едкий и горький привкус. Только и слышно было, что проклятия и сетования по адресу фламандцев, купеческого старшины, кардинала Бурбонского, главного судьи Дворца, Маргариты Австрийской, стражи с плетьми, стужи, жары, скверной погоды, епископа Парижского, папы шутов, каменных столбов, статуй, закрытой двери, открытого окна, и все это смешило и потешало рассеянных в толпе школяров и слуг, которые подзадоривали общее недовольство острыми словечками и шуточками, еще больше возбуждая этими булавочными уколами общее недовольство.
Среди них отличалась группа веселых сорванцов, которые, выдавив предварительно стекла в окне, бесстрашно расселись на карнизе и оттуда бросали лукавые взгляды и замечания то в толпу, находившуюся в зале, то в толпу на площади. Судя по тому, как они передразнивали окружающих, по их оглушительному хохоту, по насмешливым окликам, которыми они обменивались с товарищами через всю залу, видно было, что эти школяры далеко не разделяли скуки и усталости остальной части публики, превращая для собственного удовольствия все, что попадалось им на глаза, в зрелище, помогавшее им терпеливо переносить ожидание.
- Клянусь душой, это вы, Жоаннес Фролло де Молендино! - кричал один из них другому, белокурому бесенку с хорошенькой лукавой рожицей, примостившемуся на акантах капители. - Недаром вам дали прозвище Жеан Мельник, ваши руки и ноги и впрямь походят на четыре крыла ветряной мельницы. Давно вы здесь?
- По милости дьявола, - ответил Жоаннес Фролло - я торчу здесь уже больше четырех часов, надеюсь, они зачтутся мне в чистилище! Еще в семь утра я слышал, как восемь певчих короля сицилийского пропели у ранней обедни в Сент-Шапель Достойно…
- Прекрасные певчие! - ответил собеседник. - Голоса у них тоньше, чем острие их колпаков. Однако перед тем как служить обедню святому королю Иоанну, не мешало бы осведомиться, приятно ли Иоанну слушать эту гнусавую латынь с провансальским акцентом.
- Он заказал обедню, чтобы дать заработать этим проклятым певчим сицилийского короля! - злобно крикнула старуха из теснившейся под окнами толпы. - Скажите на милость! Тысячу парижских ливров за одну обедню! Да еще из налога за право продавать морскую рыбу в Париже!
- Молчи, старуха! - вмешался какой-то важный толстяк, все время зажимавший себе нос из-за близкого соседства с рыбной торговкой. - Обедню надо было отслужить. Или вы хотите, чтобы король опять захворал?
- Ловко сказано, господин Жиль Лекорню,[4] придворный меховщик! крикнул ухватившийся за капитель маленький школяр.
Оглушительный взрыв хохота приветствовал злополучное имя придворного меховщика.
- Лекорню! Жиль Лекорню! - кричали одни.
- Cornutus et hirsutus![5] - вторили другие.
- Чего это они гогочут? - продолжал маленький чертенок, примостившийся на капители. - Ну да, почтеннейший Жиль Лекорню, брат Жеана Лекорню, дворцового судьи, сын Майе Лекорню, главного смотрителя Венсенского леса; все они граждане Парижа и все до единого женаты.
Толпа совсем развеселилась. Толстый меховщик молча пытался ускользнуть от устремленных на него со всех сторон взглядов, но тщетно он пыхтел и потел Как загоняемый в дерево клин, он, силясь выбраться из толпы, достигал лишь того, что его широкое, апоплексическое, побагровевшее от досады и гнева лицо только еще плотнее втискивалось между плеч соседей. Наконец один из них, такой же важный, коренастый и толстый, пришел ему на выручку:
- Какая мерзость! Как смеют школяры так издеваться над почтенным горожанином? В мое время их за это отстегали бы прутьями, а потом сожгли бы на костре из этих самых прутьев.
Банда школяров расхохоталась.
- Эй! Кто это там ухает? Какой зловещий филин?
- Стой-ка, я его знаю, - сказал один, - это Андри Мюнье.
- Один из четырех присяжных библиотекарей Университета, - подхватил другой.
- В этой лавчонке всякого добра по четыре штуки, - крикнул третий, четыре нации, четыре факультета, четыре праздника, четыре эконома, четыре попечителя и четыре библиотекаря.
- Отлично, - продолжал Жеан Фролло, - пусть же и побеснуются вчетверо больше!
- Мюнье, мы сожжем твои книги!
- Мюнье, мы вздуем твоего слугу!
- Мюнье, мы потискаем твою жену!
- Славная толстушка госпожа Ударда!
- А как свежа и весела, точно уже овдовела!
- Черт бы вас побрал! - прорычал Андри Мюнье.
- Замолчи, Андри, - не унимался Жеан, все еще цеплявшийся за свою капитель, - а то я свалюсь тебе на голову!
Андри посмотрел вверх, как бы определяя взглядом высоту столба и вес плута, помножил в уме этот вес на квадрат скорости и умолк.
Жеан, оставшись победителем, злорадно заметил:
- Я бы непременно так и сделал, хотя и прихожусь братом архидьякону.
- Хорошо тоже наше университетское начальство! Даже в такой день, как сегодня, ничем не отметило наших привилегий! В Городе потешные огни и майское дерево, здесь, в Сите, - мистерия, избрание папы шутов и фландрские послы, а у нас в Университете - ничего.
- Между тем на площади Мобер хватило бы места! - сказал один из школяров, устроившихся на подоконнике.
- Долой ректора, попечителей и экономов! - крикнул Жеан.
- Сегодня вечером следовало бы устроить иллюминацию в Шан-Гальяр из книг Андри, - продолжал другой.
- И сжечь пульты писарей! - крикнул его сосед.
- И трости педелей!
- И плевательницы деканов!
- И буфеты экономов!
- И хлебные лари попечителей!
- И скамеечки ректора!
- Долой! - пропел им в тон Жеан. - Долой Андри, педелей, писарей, медиков, богословов, законников, попечителей, экономов и ректора!
- Да
