Кто тут хозяйка? - Віра Волховець
Я игнорировала и тоску, пустоту, вот это все нытье.
Мне было не за что прощать этого вампира. Свинья, хам, редкостный придурок и…
Нет, лучше не думать.
Лучше в десятый раз проверить, все ли готово к ритуалу?
Да, все готово.
Белый круг, похожий на мишень, вычерчен на полу. Не замкнут. Малое кольцо внутри большого. В малом буду сидеть я, в большой войдет бабушка. Малый круг я замкну, дорисую линию, большой – так и останется с одной стороны открытым. Чтобы бабушка смогла уйти.
По периметру большого ждали момента зажжений семь пропитанных розмариновым маслом свечей. Тонкой дорожкой вдоль меловой линии была насыпана соль. Все для того, чтобы нашей с бабушкой беседе не помешали никакие злые духи.
Дожидаться последних лучей заката было реальной пыткой.
Колдовство оказалось ужасно интересной штукой. Хоть и не всегда простой и вообще никогда – не понятной. А еще… Боже, неужели я и правда её увижу?
Я похоронила бабушку пять лет назад. Только-только уехала от неё с выходных, хороших таких выходных, которые только и можно провести в деревне, когда понимаешь вкус чистого воздуха и свежей озерной воды. А через день дядя позвонил и сказал, что её сердце остановилось ночью. Не выдержало. Это было для меня настоящим ударом.
Как? Как она вообще могла умереть? У неё же было на редкость крепкое здоровье.
Строго говоря – у меня-то и была только она, и больше никого из родни, потому я и говорила, что это “я её похоронила”, хотя, конечно, на похоронах было полно народу. В конце концов, до последнего дня жизни она работала в школе. Учила детишек ботанике. Ну, в то время, как не ругалась с деревенской фельдшерицей. Та ужасно не одобряла “народные методы лечения”, которые распространяла в народе бабуля. Правда, когда племянничек заболел пренеприятным современным вирусом, и фельдшерица пришла к моей бабуле за отваром.
И нужно сказать, встал тот племянничек на ноги довольно быстро…
Ох, я и сама сейчас себя уболтаю, что бабушка была ведьмой…
Но ведь откуда-то взялись эти сказки в моей голове. Про неведомые миры и волшебство, что любит рабочие руки. Таких сказок я не встречала абсолютно нигде. Ни в одном сборнике сказок. А я ведь искала…
В назначенный час, когда комнату затопили вязкие серые сумерки, босая и в одной только семишовной рубахе с медной монетой, зажатой в кулаке, я шагнула внутрь двойного кольца, начерченного мелом.
Самое главное в этой ситуации – не чувствовать себя дурой!
Но верить в волшебство оказалось веселее!
Зажигаю свечи, медленно шагая вдоль круга.
“За серебряной рекой, за высокою травой, за зеленою змеей
Путь к воротам красным до страны прекрасной…”
Думала, придется читать заклинание с листа, а с дури – так часто перечитывала его за этот день, что заучила назубок.
“Я плачу монетой черному паромщику,
Чтобы переправиться с берега на берег.”
Монета падает в воду, почти беззвучно, без лишних брызг.
“По траве высокой я иду босая,
Оставляю тропку той, что призываю”.
Прохожу из широкого круга в малый. Заканчиваю линию, опускаюсь на колени, поднимаю деревянную чашу на уровень глаз.
"Предлагаю змею воду ключевую,
Пусть сегодня слышат мертвые живую" .
Ставлю чашу на пол, так, что внезапно выглянувшая луна отражается в воде, будто серебряный зрачок черного глаза.
Капля моей крови из проколотого ведьминой иглой пальцем, падает в воду, и будто якорь уходит на дно, почти не растворяясь.
“Красные ворота отворятся красным,
Приди ко мне, Татьяна, из страны прекрасной”.
Дурацкий стишок. И кто его сочинил? Такое ощущение, что какой-то едва-едва научившийся рифме первоклассник. И все же, закончив последние действия по ритуалу, я совершенно по-девчоночьи закрыла глаза, окунула руки в чашу с водой.
Ставшей слишком холодной для этой теплой ночи…
Мокрыми пальцами протерла глаза. Затаила дыхание. Я сидела спиной к проходу, я должна была ждать.
Чего ждать?
Долго ждать?
Может, уже не надо ждать?
Я все-таки где-то накосячила, и…
– Надо же, как ты выросла, Марь,– ворчливо кашлянули за моей спиной, – даже ворожить начала.
Голос звучал так уютно, так знакомо, что аж мурашки по спине побежали.
Ну все. Несите тысячу платков! Сейчас я смою весь этот мир своими слезами. Потому что – когда живые мужики уходят от тебя навсегда, это, конечно, грустно, а вот когда возвращается на одну только ночь дорогая бабушка, самый родной человек на свете…
Это, несомненно, другое. Тут и порыдать не стыдно!
– Ну-ка, ну-ка, поворотись-ка, внучка. Дай посмотреть на тебя.
Сколько помню наши мифы – поворачиваться на оклики мертвых не рекомендовалось. Но то на Земле. Там и спиритические сеансы выглядели как-то жутковато. В Велоре и смерть внезапно оказалась “прекрасной страной”, и процесс общения с мертвыми был для ведьмы – обычным делом, если судить по тому, как легко и просто Отрада мне это присоветовала.
Да и никак она от этого не предостерегала. От кучи всего другого – очень даже. Типа “не становись спиной к окну”, “не мой вечером голову” или “не черти круги на камне”. А вот от того чтобы повернуться к бабуле лицом – не было такого. Так что я повернулась. Уж очень хотелось.
Бабушка была…
Такой, что слезы, которые я старательно старалась сдержать, так и хлынули из глаз.
Такая, какой я её и запомнила.
Не худая, скорее – крепко сбитая, с коротко стриженными, вечно вьющимися волосами, в тяжелых квадратных очках.
Длинная юбка краем нашитой на подол бахромы подметала пол. Темные глаза как всегда глядели так, что сразу ясно – бесполезно врать, что ты к варенью не притрагивалась. И рот. Ехидный рот – самая любимая часть моего наследства.
Все и отличия от живого человека – живой человек обычно не такой голубой, и не просвечивает.
– Ишь ты, подишь ты, – бабуля подбоченилась, глядя на меня с искринкой во взгляде, – посмотрите, какие нынче ведьмы стали мокроносые!
– Да ну тебя, ба! – натурально рассердилась я и потянулась вперед. Еще заранее не зная, что мне будет что нащупать, но ощущая это каким-то восьмым или десятым чувством. Мы встретились на границе наших кругов. Я врезалась носом – в мягкое плечо, так знакомо пахнущую кардамоном и сушеной ромашкой шаль.
